Хосе Ривера - Пучина

Когда Себастьяна расставила на грубо сколоченном столике стаканчики и Баррера наклонился наполнить их, я заметил, что на поясе у него висит никелированный револьвер и что бутылка уже почата.

Алисия, поглядывая на меня, не решалась пить.

— Еще рюмочку, сеньора, вы уже убедились, что это — сладкий ликер.

— Как! — вскричал я, нахмурясь. — Ты тоже пила?

— Сеньор Баррера так настаивал... И он подарил мне флакон духов, — пролепетала она, доставая из корзинки спрятанные там духи.

— Этот скромный подарок... Извините, пожалуйста, я нарочно захватил его...

— Не для моей жены. Это, верно, для Грисельды! Или вы все трое уже знакомы?

— Ничего подобного, синьор Кова. Судьба не была настолько благосклонна ко мне.

Алисия и Грисельда покраснели.

— Я узнал о вашем присутствии здесь, — продолжал Баррера, — от тех двух парней, которые вчера вечером приехали в Ато Гранде. Я был несказанно огорчен, что шестеро всадников — без сомнения грабители — хотели отнять товары, якобы по моему приказу, и, как только рассвело, я отправился сюда выразить мое негодование по поводу гнусного покушения. Это вино, эти духи — скромные подарки человека, которому нечего предложить, кроме своего сердца, должны были подтвердить мою искреннюю привязанность к хозяевам дома.

— Алисия, сейчас же отдай духи Грисельде.

— А разве вы наравне с нами не хозяева этого ранчо? — обиженно процедила Грисельда.

— Я тоже так считаю, ведь где бы вы ни находились, ваше обаяние делает вас хозяевами всего окружающего, — поддакивал ей Баррера.

Его не смутило враждебное выражение моего лица, но он переменил тему разговора.

В Касанаре, сказал он, происходят такие вещи, что страшно подумать, во что превратился этот благословенный край, колыбель гостеприимства, честности и трудолюбия. Здесь невозможно стало жить: беженцы из Венесуэлы все разорили, как саранча. Сам он натерпелся горя с добровольцами, которые упрашивали взять их на Вичаду. Многие из них выдавали себя за политических эмигрантов, а оказались просто уголовными преступниками, беглыми каторжниками. И нельзя было наотрез отказать им — они могли отомстить. К этому разряду безусловно принадлежат и те, кто пытался ограбить дона Рафаэля. Никакими деньгами администрация каучуковых разработок на Вичаде не сможет возместить причиненных ему неприятностей! Правда, его, Барреру, очень ценят и уважают, и было бы черной неблагодарностью с его стороны жаловаться на компанию. Недавно он ездил с большим грузом каучука в Бразилию, где проживают главные акционеры компании, и те упрашивали его взять на себя управление разработками. Но он отказался, ссылаясь на недостаток способностей. Ах, если бы он мог предугадать тогда, что в эту пустыню попаду я. Вот если бы я рекомендовал ему подходящего человека, он с гордостью предложил бы его кандидатуру компании, и если бы этот кандидат согласился поехать с ним, то мог бы рассчитывать на назначение...

— Сеньор Баррера, — прервал я его, — я никогда не предполагал, что на Вичаде существуют такие крупные предприятия, как ваше.

— Не мое оно, не мое! Я скромный служащий, которому платят две тысячи фунтов в год, не считая представительских расходов.

Он нагло впился в меня льстивыми глазами, затем вытер лицо шелковым платком, погладил узел галстука и распрощался, несколько раз попросив передать отсутствующим мужчинам привет и его возмущение налетом грабителей; Он рассчитывал, по его словам, скоро приехать опять, чтобы извиниться лично.

Грисельда проводила его до речки и задержалась там дольше, чем требует простое прощанье.

— Откуда появился этот тип? — напустился я на Алисию, когда мы остались одни.

— Он приехал на лошади тем берегом, и Грисельда перевезла его в лодке.

— Ты была раньше знакома с ним?

— Нет.

— Он нравится тебе?

— Нет.

— Ты принимаешь от него эти духи?

— Нет.

— Отлично! Отлично!

И, выхватив флакон из кармана ее передника, я с яростью бросил его о камни прямо к ногам возвращавшейся Грисельды.

— Вы с ума сошли! Вы с ума сошли!

Алисия, обиженная и недоумевающая, открыла машину и принялась шить. Временами слышались только жужжанье колеса и болтовня попугая на жердочке.

Грисельда, понимая, что не следует оставлять нас одних, сказала, лукаво улыбаясь:

— Этот Баррера, если ему что взбредет в голову, обязательно добьется своего. Теперь ему загорелось раздобыть изумруды, и он глаз не сводит с моих серег. Он готов вырвать их у меня из ушей!

— Как бы он не унес их вместе с хозяйкой, — добавил я, громко рассмеявшись. И я ушел в корраль, не слушая взволнованно кричавшую мне вслед Грисельду:

— Очень хорошо, что уходите. Все равно вы не правы.

Забравшись на изгородь, я дал волю своей злобе. Солнце палило нестерпимо. Вдруг вдали, над пальмовой рощей, я заметил густую колеблющуюся тучу пыли и вскоре на фоне леса разглядел силуэт всадника, который скакал во весь опор по степи, изгибаясь в седле и размахивая арканом. Пампа гудела от конского топота. Через некоторое время на равнину выехали другие всадники, а затем я разглядел табун, от которого то и дело отбегали молодые кобылицы, игриво брыкаясь и становясь на дыбы. Я уже явственно различал голоса всадников, просивших открыть ворота, и не успел я снять засов, как табун с громким фырканьем и ржаньем устремился в корраль.

Франко, дон Рафаэль и мулат Корреа соскочили с храпящих взмыленных коней, которые остановились у изгороди и принялись тереться об нее головами.

— Что же вы не взяли меня с собой?

— Кто встает с зарей, причащается дважды. Еще успеете научиться бросать аркан.

Пока мужчины запирали ворота загонов, закладывая их толстыми жердями, прибежали Алисия и Грисельда. Они принялись разглядывать через просветы частокола шумный табун, сбившийся у ограды корраля. Алисия, держа в руках шитье, вслух выражала свой восторг лошадьми, их лоснящимися боками, развевающимися по ветру гривами и звонким цокотом копыт. «Это моя! Нет, эта — всех красивей! Смотрите, как она встает на дыбы!» Кони дико ржали, порывисто дыша и вздымая пыль. Казалось, самый воздух был насыщен радостью жизни и ощущением грубой силы.

Корреа был счастлив.

— Поймали голубчика! Вон этого черного, гривастого с белыми бабками. И на него нашлась управа; лучше бы ему не родиться. Все мулаты боятся его, как огня, а вот посмотрите, сбросит он сына моей матери?

— Что ты собираешься делать, проклятый? — проворчала старуха. — Это тебе не мать, а лошадь.

Воодушевленный нашим вниманием, мулат заявил, обращаясь к Алисии:

— Эту затею я посвящаю вам. Как позавтракаете, так я и двинусь.

Почувствовав запах пролитых на землю духов, он сказал, раздувая ноздри: