Хосе Ривера - Пучина

— Так пусть убираются сию же минуту в лодке Субьеты и больше не возвращаются. Я не потерплю у себя на ранчо ни сплетников, ни соглядатаев. Пойди в каней [26] . Каней — большая хижина без стен, с крышей из пальмовых листьев. и скажи, что я их рассчитал и что ни они мне ничего не должны, ни я им.

Когда Себастьяна вышла, дон Рафаэль осведомился о положении дел в поместье Субьеты:

— Правда, что у него дела совсем плохи?

— Да, Баррера все перевернул вверх дном, — ни тени того, что было прежде. Жить там стало немыслимо. Лучше б уж сразу сожгли усадьбу.

Потом Фидель рассказал, что все работы в Ато Гранде прекратились: вакеро, собираясь группами в назначенном месте в степи, покупают тайком спирт у агентов Барреры и пьянствуют. Напившись, одни сами лезут на рога быкам, и те убивают их, другие, пытаясь повалить быка, запутываются в аркане и получают смертельные раны, остальные продолжают бражничать с Кларитой или загоняют верховых лошадей, устраивая скачки и делая ставки на наездников. И нет никого, кто бы навел порядок и вернул все в прежний вид. В расчете на близкий отъезд на каучуковые разработки, никто не желает ничего делать и уже считает себя богачом. Вместо объезженных лошадей остались одни неуки, вместо вакеро — гуляки, а хозяин поместья, старик Субьета, пьяница и подагрик, знать ничего не хочет и валяется в гамаке. Баррера обыгрывает его в кости, Кларита спаивает его, а пеоны вербовщика режут по пяти голов скота в день, бракуя тех, которые при свежевании оказываются слишком тощими.

И в довершение всего индейцы с берегов Гуанапало, истребляющие сотни голов скота своими стрелами, захватили ранчо Атико, увели женщин и перебили мужчин. Хорошо еще, что степной пожар преградила река, но зарево на другом берегу полыхало еще много ночей.

— А что вы думаете делать со своим ранчо? — спросил я Фиделя.

— Оборонять его! Десять порядочных всадников с ружьями, и в живых не останется ни одного индейца.

В этот момент вернулась Себастьяна.

— Они уезжают.

— Как бы они не прихватили мою гитару, мама!

— А передать ничего не надо?

— Пусть передадут старому Субьете, чтобы не ждал меня; я буду пасти его скот, если он даст мне хороших вакеро.

Мы вышли во двор следом за мулаткой. Ночь была темная; начало накрапывать. Франко провел нас в залу и растянулся на гамаке. Отчалившие от берега Мигель и Хесус запели дуэтом:

Удары весел по воде и шум внезапно усилившегося дождя заглушили звуки песни.

Спалось мне плохо. Заснуть я смог лишь после первых петухов. Мне снилось, что Алисия идет одна унылой степью, направляясь в зловещее место, где ее ждет какой-то человек, возможно Баррера. Прячась в траве, я крадусь за ней с двустволкой наперевес, но каждый раз, когда я навожу ружье на обольстителя, оно превращается в моих руках в застывшую, холодную змею. Дон Рафо машет шляпой из-за ограды корраля и кричит: «Вернись! Все равно дела не поправишь!»

Видел я затем, как Грисельда, одетая в золото, сидит в неведомой стране на вершине скалы, у подножья которой вытекает белый ручеек каучукового сока. Толпы людей, припав к земле, пьют этот сок. Франко, стоя на помосте из скрещенных ружей, обращается к жаждущим со словами: «Несчастные, за этой сельвой начинается потустороннее !» У каждого дерева умирает человек, и я подбираю черепа, чтобы увезти их на барке по безмолвной темной реке.

И опять я видел Алисию, растрепанную и обнаженную, убегающую от меня сквозь заросли темного леса, освещенного гигантскими светляками. Я нес в руках топорик, у пояса был привешен металлический сосуд. Я остановился перед араукарией с темными цветами, похожей на каучуковое дерево, и надрубил ее кору, чтобы собрать сок. «Зачем ты губишь меня? — зашептало растение слабеющим голосом. — Я твоя Алисия, меня превратили в лиану».

Дрожа, весь в поту, я проснулся около девяти часов утра. Небо после дождя сверкало синевой, как вымытое. Легкий ветерок смягчал зной.

— Идите завтракать, — пробормотала мулатка. — Дон Рафо с мужчинами уехал, а женщины купаются.

Пока я завтракал, она села на пол и принялась поправлять зубами цепочку от ладанки, висевшей у нее на шее.

— Я ношу эту ладанку, потому что она чудотворная. Не знаю, возьмет меня Антонио или нет. Но если он бросит меня одну, я положу ему в кофе сердце тукана. Он может уйти далеко, в другие земли, но, где бы он ни услышал эту птицу, он загрустит и захочет вернуться, потому что мое заклятие заставит его тосковать по родине, по ранчо и по близким людям, и если он не вернется, то умрет с горя. А может, отдам эту ладанку сыну, она пригодится ему в дороге.

— Разве Антонио тоже собирается на Вичаду?

— Кто знает! Франко не хочет расстаться с насиженным местом, а жена его только и думает о переезде. Антонио сделает, как захочет хозяин.

— А почему ушли работники?

— Хозяин прогнал их. Он догадлив, В день вашего приезда Хесус ночью отправился в поместье Субьеты к Баррере — предупредить его, что в Мапорите чужие. Вот и все. Но хозяин догадался, в чем дело, и рассчитал Хесуса.

— А Баррера часто бывает здесь?

— Не знаю. Может быть, встречается с Грисельдой на реке; она иногда выезжает на лодке, будто для рыбной ловли. Баррера — получше мужа; он много чего сулит. Но муж — человек вспыльчивый, и она боится его после того, что произошло в Арауке. Ему наговорили, что капитан волочился за Грисельдой, он застал его с ней и убил двумя ударами ножа...

В этот момент, прерывая наш разговор, подошли, оживленно беседуя, Алисия, Грисельда и элегантный мужчина в высоких сапогах, белом костюме и серой фетровой шляпе.

— Это сеньор Баррера. Познакомьтесь.

— Кабальеро, — произнес тот, раскланиваясь, — я вдвойне счастлив: неожиданный случай привел меня к ногам супруга, достойного такой прекрасной жены. И, не дожидаясь другого повода, он поцеловал руку Алисии. Затем, здороваясь со мной, льстиво прибавил:

— Хвала руке, написавшей такие прекрасные стихи! Я наслаждался ими в Бразилии, и они вызывали у меня тоску по отчизне, потому что поэты обладают даром крепко привязывать к родине ее детей, рассеянных жизнью по чужим странам. Судьба балует меня, но я даже не смел мечтать лично выразить вам свое искреннее преклонение.

Хоть я заранее был настроен против этого человека, признаюсь, что лесть оказала свое действие и ослабила недовольство, вызванное его ухаживанием за Алисией.

Он просил извинения, что входит в залу в простых сапогах, и, справившись о здоровье хозяина дома, пригласил меня выпить стаканчик виски. Я уже заметил, что Грисельда держит в руках бутылку.