Исаак Ландауэр - Параметры поиска

– Скрывается от призыва на военную службу. Простое, в меру невинное, устраивающее все стороны объяснение. Щуплый пацанёнок боится казармы, то ли дело мы, все как один оттрубившие срочную и гордые персональной, исключительно посильной причастностью к охране государственных границ, отстаиванию рубежей и верности присяге под внушительный аккомпанемент из пьянки, дедовщины, мордобоя и прочей необходимой составляющей пути всякого уважающего себя бойца.

– Скрывается от органов правопорядка. Консультация с библиотекаршей, по совместительству представлявшей интересы деревни в органах местного самоуправления, опасений не подтвердила: Андрей был собственником участка, а значит, и избежать огласки никак не мог. Но для верности участковому всё же доложили о подозрительном субъекте.

– Скрывается от алиментов: местный люд никак не мог поверить, что способен найтись идиот, готовый в здравом уме перебраться в их глухомань, что против воли предполагали худшее. Анализ паспорта, под хитроумным предлогом записи в библиотеку, констатировал девственно чистые страницы «дети» и «семейное положение».

– Лечится от алкоголизма. Из некриминальных – самая жизнеспособная, ибо отсутствие спиртного в доме говорило знатокам проблемы о завершающей, наиболее тяжёлой стадии борьбы, когда на карту поставлена сама жизнь больного страшным недугом, и в ход идёт процедура «зашивания». Слегка потерянный, блуждающий в поисках и не находящий заветного взгляд Андрея вызвал понимание и сочувствие.

– Закономерно вытекающая из предыдущей версия тотального обнищания на почве безудержного пьянства. Долги, проценты по невыплаченным кредитам и общая безысходность ситуации, заставившие продать доставшуюся в наследство квартиру и перебраться «куда подешевше». Сочувствия на этот раз не вызывала: «Зарабатывать ещё не научились, а туда же – всё пропивать. Ишь, поганая молодежь, это они от гамбургеров своих тупеють, загнать всех в ЛТП и пусть вкалывають. Папаша, надо думать, такой же беспробудный ал-каш, совсем мужики на Руси повывелись, гнать бы его отседа, без него горя не расхлебать от ентих выпивающих. У Лидки вон, сынок, тоже к стакану прилип, что никаким макаром не оттащить, аж на мать руку поднимает. Эх, я бы им дала такие трудодни, что враз вся дурь бы повывелась, да страну-то, паскуды, развалили». Далее следовал глубокий анализ текущей политической ситуации, познавательный экскурс в историю, детальное перечисление всех интимных мест, куда стоило бы затолкать «поганым дерьмократам» весь развеянный со сталинской могилы ветром истории мусор и окончательный вердикт: «Будет просить на опохмел, скотина – гнать поганой метлой, прям по роже с оттягом прошелестить, чтоб навсегда запомнил».

– Сплавили от греха родственники как опасного сумасшедшего. Поскольку неподалёку удачно расположился дом-интернат для тех, кто «не такие как все» – деревня чутко реагирует на врождённое несчастье ближнего и потешаться над умственным недугом даже в простом наименовании не станет, то можно, значит, без лишнего шума связать буйного и отдать в руки профессионалов: и овцы целы, и волки сыты. Библиотекарше надлежало предварительно договориться с руководством учреждения о внеплановом приёме страждущего.

– Находится в поиске себя. Эту последнюю версию выдвинула сама библиотекарша, которой надоело исполнять обязанности секретного агента. Образованная немолодая женщина знала, что легко поставит в тупик неугомонных искателей правды чем-то таким смутно-невнятно-метафизическим, и не ошиблась: народ, задумчиво хмыкнув, сразу поутих, оставив её в покое.

Сама же «Мария Сакивна», как во имя патриотичной простоты сократили неприятно семитское имя отца местные, к новоприезжему прониклась искренней симпатией, поскольку, вопреки многочисленным предположениям, тот не пил, не дебоширил, кусаться не пытался, но не позже, чем через неделю после «заселения» явился к ней узнать, что требуется принести, сделать и уплатить, дабы пополнить ряды жадных до просветления читателей. Мария Исакиевна искренне удивилась: книги здесь давались охотно, в любом количестве и бесплатно, лишь бы хоть что-то читали, а когда Андрей, пропустив стеллаж с детективами, перешёл к классике, со всей страстью умилившегося сердца принялась за запоздалое образование безусловно достойного молодого человека.

В результате всё ещё юный мозг, а по сути и в свои двадцать шесть Андрей оставался чистым листом, на котором ни вечно занятые родители, ни малообременительное отечественное образование не оставили каких-либо существенных следов, впитывал новую информацию с жаром открывающего мир подростка и основательностью уже отчасти познавшего жизнь сформировавшегося человека. Впервые открыть для себя Достоевского, Лескова, Булгакова и Шолохова не в старших классах опостылевшей школы, когда юное сознание не способно переварить и сотой доли истинного содержания, но на рубеже серьёзнейшего жизненного перелома, которым является для всякого мужчины тридцатилетний рубеж, чего-нибудь да стоит.

Андрей интуитивно старался избегать обсуждения прочитанного, разумно полагая себя в состоянии без посторонней помощи сделать все необходимые выводы. Будучи от природы чуждым стороннему влиянию и предпочитая доходить до всего самостоятельно, он и здесь, хотя и с опозданием в несколько лет, но всё же действительно познал нечто такое, до чего, быть может, и тот же Николай, приученный читать с самого детства и похвалявшийся, что изучал азбуку по Гомеру, никогда не дошёл бы своим, по сути, ограниченным умом. Уже много позже, неспособный сформулировать, в чем именно состояла разница восприятия, Андрей, тем не менее, чувствовал известный диссонанс в их взглядах на прочитанное, по привычке отдавая дать казавшейся ему поначалу бесконечной эрудиции друга, но всё же предпочитал молчать, будто стараясь оградить свое юное, бережно взращенное мнение от грубого скепсиса всезнающего Николая. Разница же, по существу, состояла в том, что последний, читая, преследовал две совершенно определённые цели: развлечения и повышения уровня собственной образованности вкупе с расширением кругозора, что в результате служило исправно действующим механизмом воздействия на окружающих, когда требовалось преподнести себя наилучшим образом. Непосредственно момент удовольствия при этом всё равно превалировал над остальным, и если бы, к примеру, телевизионные мыльные оперы сделались ему вдруг интереснее, он, не раздумывая, забросил бы высокий слог классиков в пользу того, что обеспечивало сиюминутное наслаждение. Сказался типичный потребительский подход русского интеллигента, читающего потому, что все вокруг делают то же самое; «чтобы всё как у всех» и «не хуже людей» есть универсальный императив всякого отечественного сословия во всякое время, которое и в революцию-то полезет, только если это модно. Эрудит поневоле, легко отказавшийся бы от накопленных богатств знания в пользу самой приземлённой материальной компенсации, не способен был в принципе оценить и понять Андрея, для которого череда сделанных, казавшихся чуть ли не монументальными, открытий была поистине бесценна. Именно он, с детства стиснутый рамками полунищего уездного быта, насквозь пропитанного безнадёжностью грядущего завтра, а не заумный сибарит из благополучной московской семьи, робко, для себя одного, но зато уж навсегда сформулировал то, что позже сделалось одним из основных положений его деятельности: знание важнее хлеба. Тот, кому приходилось с юности добывать себе кусок грубой материи белков и углеводов, будучи преследуемым вечным чувством неуверенности в завтрашнем дне, смог, в отличие от праздного гедониста, пожизненно обеспеченного внушительной столичной рентой, понять и принять тот факт, что без интеллектуального, а, значит, и духовного развития поддержание организма на плаву бессмысленно. Рождённый чтобы раствориться в безликой животной массе не упустил единственного выпавшего ему шанса подняться до действительно человеческого уровня, пока самовлюблённый обыватель медленно, но последовательно эволюционировал до простейшего организма, который ест, чтобы жить и продолжать есть. Решающий перелом, обнаживший два совершенно полярных взгляда на общую, казалось бы, действительность, и с этого времени они лишь всё более отдалялись в том, что касалось цели и смысла. Внешне, однако, всё выглядело более, чем гармонично, роли не поменялись, и старший брат продолжал поучать неразумного младшего, пока тот, казалось, сосредоточенно внимал, на самом деле вынашивая подобно любимому ребёнку какую-то свою личную, основательную мысль.