Исаак Ландауэр - Параметры поиска

А так народ по большей части подобрался добрый. С советских времён привыкшие к политинформации, мужики очевидно чувствовали с приходом повсеместной демократии некоторый вакуум: никто не капал на мозги по аморалке, ЛТП больше не маячил в виде неизбежного зла, да и вообще всем стало вдруг откровенно на них наплевать, так что и позорный столб с фотографиями «Они мешают нам жить» вспоминался не иначе как с теплотой. Еще четверть века назад асоциальные элементы, где-то бунтари, почти что диссиденты, поставившие себя выше системы, презиравшие труд за бесполезность в условиях растреклятой совдепии и предпочитавшие воровать у зажиточных колхозов, оказались в один прекрасный день рядовыми пьяницами, безвредными неудачниками, способными лишь на то, чтобы пропивать мебель и клянчить на опохмелку. Без политической составляющей жить стало грустно, а потому приезжий городской моралист, читавший желанные нотации и проповедовавший трезвый образ жизни, пользовался изрядной популярностью. Они устало, чуть снисходительно кивали на его скучные проповеди, но очень скоро уже не могли без него обходиться, ведь пили чаще от одиночества и потерянности, стараясь заглушить боль сознания простого очевидного факта: никому в этой жизни они не были нужны, никто не всплакнёт над умершим от инфаркта Васей или Петей, не похоронит как следует и не придёт на сорок дней помянуть. Вопрос погребения имел в их среде перманентный статус остро стоявшей проблемы, так как каждому предстояло окончить земной путь в печи крематория, но, то ли рассчитывая на последующее воскрешение, то ли из боязни исчезнуть совершенно, не оставив после себя хотя бы невзрачный холмик, они все как один страшились неизбежной жестокой судьбы. Законное право на посмертные два квадратных метра часто делалось предметом острейших дискуссий и выливалось бы в частые потасовки, если бы не строгие нравы хозяина, запрещавшего подобные непристойности. Со временем один из них, что был посмелее и явно сообразительнее остальных, предложил на общем собрании, а к тому моменту постоянных участников диспута набиралось вместе с неизменным Анатолием трое или четверо, следующую хитроумную схему.

– Дрюх, ты ж у нас блаженный, по ходу, дурак то есть почти, знамо, что умный да образованный, вот потому какое к тебе дело. Ежели я, например, запишу хату свою на Толика, то он, как только сдохну, её пропьёт, а меня спалит к едрене фене в кремантории, – и, махнув рукой на изобразившего смертельную обиду друга, продолжил, – оно понятно, сам такой же, ал-каш – он и в засранной Африке алкаш, но вот ты – другое дело. Если я на тебя отпишу, то ты её загонишь и меня схоронишь как следует, и сам заработаешь, много ли там потратиться надо: гроб, венок да железный памятник с рылом моим. Ну, оградку при возможности, но это уж как получится, главное, чтобы не как собаке лежать. Итого выходит у нас вза-имо-вы-год-ная, – с трудом произнёс он по слогам, – артель: ты мне, я тебе, наоборот то есть, никто не в убытке. А ежели нам газ сюды протянут, аж на поминки той недвижимости хватит, я ж кой-чего понимаю: до столицы рукой подать, вон москали порасселились везде. Мужики со мной все согласные, – закончив многократно отрепетированную речь, он стёр выступивший на лбу пот, выразительно сплюнул и уставился на Андрея.

– Идея мне понятна, – чуть погодя ответил новоблагословенный директор похоронного агентства. – Хотя навскидку здесь есть уже некоторые трудности, первая из которых – это права наследия, в которые даже по завещанию можно вступить только через полгода, на случай, если появятся иные претенденты. Это, положим, не критично, оплатить самые первые затраты я могу и вперёд, но это же нужно везти вас в область к нотариусу, да и не станут ли на меня косо здесь смотреть, со стороны будет выглядеть и правда как секта какая-то: заманил слабовольных и переписал имущество. Могут и уголовное дело завести, если кто-нибудь из вас при необычных обстоятельствах отойдёт в мир иной, потому как выходит я наиболее заинтересованное лицо. Нужно всё хорошенько обдумать, поймите, я совершенно не против таким образом помочь, тем более, что действительно в обиде не останусь, но и принимать скоропалительных решений не стану, – и хотя речь его, вопреки устоявшейся традиции, от волнения была наполнена длинными частью незнакомыми аудитории словами, главную мысль внимательные слушатели уловили: не всё так просто.

– От и правильно. Думать, оно завсегда лучше, чем не думать. Так шо ты размышляй, а мы пока за это дело пойдём выпьем, уж точно есть за что, – с этими словами все дружно встали и, не попрощавшись, впрочем, более от смущения, поспешили уйти.

С виду в предложении не было подвоха, но к тому времени Андрей достаточно хорошо изучил уже противоречивую натуру русского крестьянина, чтобы не увидеть здесь несколько очевидных «но». Для начала остальная деревня из одной лишь зависти дружно провозгласит его хитрым бессовестным обольстителем, наживающимся на глупости пропивших последние мозги алкоголиков. Затем сами дарители, справедливо уверенные, что предприятие несёт ему известный барыш, не постесняются при случае напомнить об этом и, чего доброго, ещё и почувствуют себя вправе требовать причитающийся задаток, если не на что будет похмелиться. То, что любые договорённости, оформленные письменно и скреплённые десятком печатей не значат для нашего человека ничего, лишь только он почувствует себя обиженным и правым, было слишком очевидно, чтобы сомневаться в туманности перспектив подобного рода сделки. Последнее и главное: алчные родственники забытых отцов и братьев непременно и весьма оперативно отыщутся, лишь только запахнет возможностью поживиться оставшимся наследством, и будут неприятно удивлены заблаговременно оформленным завещанием. Тут жди угроз, судов, а то и сожжённое в праведном гневе родовое поместье. С другой стороны, это давало возможность заработать хотя и весьма противоречивую, но всё же некоторую известность, которая не помешала бы ему в качестве самой банальной рекламы, а в том, что призвание его выходило за рамки одного лишь самосовершенствования, он начинал сомневаться всё меньше. Это незначительное событие поставило Андрея перед дилеммой, когда впервые перед лицом потенциальных неприятностей и даже опасности предстояло решить – всерьёз ли всё то, что он делает или же речь идёт о милой непродолжительной игре в отшельника. До сих пор это было суровое, захватывающее, и всё же только приключение, но пекущиеся о будущих могилах, частью выжившие из ума пьяницы были первыми, кто по-настоящему поверил ему, решительно поставив на карту то, что считали последним важным делом в жизни. И пусть они очевидно плевать хотели на то, что он пытался до них донести, но всё-таки эти люди почувствовали в нём честного, порядочного человека, слово, а быть может, даже слова которого что-то значат.