Исаак Ландауэр - Параметры поиска

Тряхнув хорошенько головой, он ощутимо взбодрился и поспешил выйти на улицу, чтобы с глотком кислорода хоть как-то прояснить ситуацию. На дворе властвовала осень, и влажный прохладный воздух приятно будоражил лёгкие. Природа явно наступала здесь стушевавшейся антропосфере на пятки, и впереди, насколько хватало взгляда, за исключением наката просёлочных дорог, следы разрушительного пребывания человека отсутствовали совершенно. Андрей, вероятно, сознательно поселился среди этого мнимого запустения, чтобы, выходя утром во двор, прежде всего лицезреть торжество вечности и лишь затем – убогие попытки эволюционировавших приматов оставить поверх неё свой жалкий след. Он понял, наконец, в чём причина магического действия хозяина и дома: то было ощущение исключительной новизны, основанное на чистом, непредвзятом восприятии окружающего мира. Как просто и в то же время невообразимо тяжело, сбросив груз накопленной за жизнь информации, снова почувствовать себя по-настоящему беззаботным и потому свободным. А если свободным, то для чего? Ведь нельзя же оставаться девственно чистым посреди бушующей цивилизации. Что же такое нашёл здесь этот победитель районного масштаба, что заставило его, будто заживо схоронив свое опостылевшее я, открыться чему-то опасно новому?

В этот момент первооткрыватель истинного знания с грохотом покатился кубарем по лестнице: старая надломившаяся ступенька ненадолго прервала его восхождение к заоблачным вершинам вселенской мудрости – если под таковыми понимать мансарду ветхого строения. Триумф мысли, равно как и электрификация второго этажа, решительно откладывались. Вбежав обратно в дом, Николай обнаружил его сидящим на полу: из ободранной руки сочилась кровь, но в остальном худшего, как видно, удалось избежать. Целые конечности и белоснежные зубы демонстрировали торжество справедливости: судьба явно благоволила покорителю смежных пространств.

– Сети нет, – будто в оправдание столь неэтичного поведения резюмировал Андрей, показывая на экран телефона. – Ты не принесёшь мне водки из холодильника?

Вместе они продезинфицировали, затем быстро залатали неглубокий порез, выпили ещё по чаю и лишь после этого расстались хорошими знакомыми. Неожиданное происшествие будто окриком свыше напомнило обоим, что форсировать отношения не приветствуется, следует позволить времени сделать положенную работу.

Проводив неожиданного гостя, Андрей тут же забыл о нём, тем более, что хозяйственные дела требовали от него известной концентрации. Эксперименты с проводами он до поры забросил, переключившись на модернизацию водопровода. В доме имелась холодная вода, соответственно наличествовал и санузел, мылась же бывшая хозяйка нечасто, вполне ограничиваясь корытом, что для городского жителя было несколько противоестественно – при наличии водоснабжения и канализации. Посему давно приобретены были восьмидесятилитровый бойлер и душевая кабина, которые оставалось всего лишь собрать и установить. Окинув уверенным взглядом фронт работ, он решительно взял наугад ключ на двенадцать.

Это был молодой, так и хотелось прибавить свежий, человек. Областной мир некогда знал его как полного непосредственности жизнелюба, каким-то чудесным образом умудрявшегося ещё к тому же зарабатывать неплохие по провинциальным меркам деньги, обеспечивая себя, а порой и сменявшихся с завидной регулярностью подруг. Нельзя было с уверенностью назвать его красивым или даже симпатичным, но не по-русски открытое лицо, природное, а не вымученное тренировками обаяние, непередаваемая лёгкость, с которой шёл он по жизни, с одинаковой силой притягивала к нему как молодых девушек, так и взрослых мужчин. Никогда не претендуя на якобы почётную роль души компании и, таким образом, избавляя себя от соответствующих хлопотливых обязательств, он, тем не менее, сделался почти незаменимым элементом всякого сколько-нибудь значимого события, потому что в отличие от скучных, полных чувства мнимого собственного достоинства, однообразных до предсказуемости остальных молодых людей был весёлым, непритязательным и, главное, искренним. Не боясь выглядеть глупо или немужественно, он мог смешить окружающих почти бесконечно, но не разыгрывать шута, а, прежде всего, развлекаться самому. Это местами показательное пренебрежение общественным мнением недалекого захолустья в результате обеспечило его приличным набором завистливых недоброжелателей, что помогли затем низвергнуть с клубного олимпа всеми любимого управляющего.

Уходить с насиженного места всегда непросто. Здесь проявляется тяга к постоянству, с которой первые земледельцы стремились навсегда связать себя с клочком богатой плодородной почвы, чтобы, повторяя незамысловатый цикл зерновых, дав обильное потомство, вернуться в землю. Оставшись плотоядным, человек, тем не менее, не перестал быть хищником, и тогда волею случая или в интересах санитарии первым алкоголем стало пиво, окончательно утвердившее примат трусливого инертного обывателя. Наслаждение, перестав быть заслуженной наградой смелых и предприимчивых, сделалось результатом кропотливого ежедневного труда, прервав эволюционный путь развития человечества. С этого момента жизнь стала течь по законам животного мира, в котором выживает умеющий лучше других приспосабливаться, но никак не сильный или решительный. Обезьяна, два миллиона лет назад взявшая в руки палку, чтобы проще было добраться до соблазнительных плодов, и додумавшаяся воткнуть мотыгу в чернозём, поставила решительную точку в тысячелетнем противостоянии. Наскальная живопись, поклонение могущественным богам накануне завтрашней охоты сменились унылым задабриванием ниломера: не опыт, хитрость или доблесть теперь отделяли живых от мертвых, но уровень разлива полноводной реки.

Впрочем, переживать одиночество на природе оказалось всё же легче, чем в многолюдном городе. Он был один, но не чувствовал себя брошенным: земля, жизнь под ногами давала если не силу, то ощущение причастности, нужности, некой осмысленности существования. Здесь он мог контролировать, решать, кем хочет быть в данный момент: добровольным социопатом-Робинзоном или компанейским милым приезжим, любящим поболтать о чём-нибудь слишком уж непритязательном с соседями и новыми земляками. В городе нет самобытности: все и вся как из-под штампа – мужчины и женщины, актёры и политики, жертвы и преступники, живые и мёртвые, здесь же, на просторе, мысль не упиралась в однообразные стены домов, парила спокойно, расправляла крылья уверенно, не боясь задеть линии электропередач. Чтобы среди однообразия серых многоэтажных коробок русской провинции родилось в голове хоть что-нибудь стоящее, нужно быть как минимум талантливым, а лучше сразу гениальным, в то время как здесь он чувствовал себя подобно смертельно больному на последнем издыхании: всё мелкое, ненужное, лишнее навсегда ушло в небытие, оставив, наконец, место для чего-то действительно важного. Он, каждый день засыпая, будто умирал, а просыпаясь – рождался, в тишине прохладного утра размышляя: просто так, о чём придётся, не привязываясь к результату или даже здравому смыслу, ощущая себя кем угодно, от Платона до Шопенгауэра, не чувствуя и не боясь больше власти неумолимого времени. Как-то совсем незаметно Андрей о нём позабыл, часы перестали его интересовать, он жил рассветом и закатом, подстраивая свой график под лучший в природе хронометр, впервые ощущал себя частью природы, а вместе с ней и мироздания, но уж никак не ненавистной теперь ойкумены. Радость тихого созерцания легко превозмогала тоску вынужденного одиночества, мелодично завывающий ветер нашёптывал нечто бесспорное в своей очевидности: социум есть зло, сборище навязанных правил и стереотипов, механизм эксплуатации, пока Андрей не выбросил, наконец, перевод с английского какого-то завзятого хиппаря родом из ушедшего безвозвратно столетия. Ничего нового, конечно, не было в философии добровольного изгнанника, ну так он и не претендовал на роль первооткрывателя. К чему изобретать велосипед, если данное средство передвижения уже наличествует лет эдак сто двадцать как, гораздо мудрее вместо этого научиться на нём ездить. Человечество давно разделилось – на горожан и остальных неудачников, приговорённых к вечному прозябанию. Им, недалёким землепашцам, невдомёк, что общество давно придумало пригород: тихий оазис ровно подстриженной, четко ограниченной пределами допустимой необходимости природы – без отрыва от цивилизации. «Насколько же бесцветной нужно быть личностью, чтобы неделями жить без театра?» – слышал Андрей много раз от знакомых интеллигенток в клубе, так и не посетивших означенное заведение ни разу. Прикрываясь духовными ценностями, люди ценят в городе пешую доступность удовольствий, предпочитая существовать в установленном кем-то свыше ритме, чтобы тем меньше думать о том, как мало в этой беготне по кругу собственного я.