Исаак Ландауэр - Параметры поиска

– Кстати, хотел тоже спросить: что тебя занесло к нам? Я про номера на машине.

– Здоровое любопытство. По сути, то же, что и тебя сюда: решил сменить бесноватую столицу на тихую провинцию.

– И как результаты?

– Как? – усмехнулся Николай, – сменил? После Москвы мне переезд к вам в город – что тебе богом забытое село на окраине области: впечатлений масса, хотя, признаюсь, далеко не все положительные. Но всё же пока доволен. Любая смена обстановки действует позитивно в том смысле, что даже в худшем случае помогает больше ценить то, что имел – в моём случае в границах Садового кольца. Дёшево тут, сердито, но вообще ничего, жить можно. Клубы только жутковатые, я про контингент. Скажи мне как бывший управляющий, отчего не сделают нормальный face-контроль?

– Поверь мне, он есть, – заулыбался в ответ Андрей. – Ты ещё, видимо, не посещал места, где он не такой строгий. Около таких заведений ментовской уазик вообще дежурит постоянно, иначе завсегдатаи друг друга вполне могут и перерезать. Такой вот провинциальный колорит.

– Ещё один вопрос, только честно. Мне как бездельнику не помешает знать: что ты здесь делаешь целыми днями?

– Пока что читаю. Дома никогда не мог толком сосредоточиться – то работа, то друзья, то ещё что. А тут совсем другое дело. Я же за последние лет пять и десятка книг не осилил, сам не понимаю, чем только жил. Хотя познание, конечно, тот ещё яд. Если начал думать – всё, пиши пропало: обратно дороги уже не будет. Иногда, признаюсь, скучаю по ушедшим денькам: голова пустая, и всех забот – как понравившуюся телочку склеить да от лишней работы откосить. Тоже, по-своему, счастье, может быть, даже уникальное в своём роде.

Неприятно поражала эта твёрдость взглядов вчерашнего неудачника, который, быть может, и не удавился-то из-за одной жалости к себе. Страданием это уж точно нельзя было назвать. Едва заметное позёрство, безусловно, присутствовало, но, скорее, как результат вполне закономерной гордости за самого себя: не покорился, не сломался, с честью выдержал испытание. Против воли вызывало уважение. Вокруг него такая серость, что напиши всем известные три буквы на заборе тремя разными цветами и уже сойдёшь за оригинала, а тут без тени сомнения человек порвал с легкомысленным прошлым ради весьма туманного будущего. «Интересный тип», – думал Николай, разглядывая одетого в потёртый спортивный костюм гостеприимного отшельника. Такие, он знал по опыту, нравятся женщинам в любом виде и качестве, слишком сильна в них натура, уж больно просится наружу буйная, неуёмная энергия, а это всегда притягательно. Внешне тоже был ничего: рост под метр восемьдесят, крепкого сложения, малость угловатый, но грубую фигуру венчало открытое, по-детски непосредственное лицо. «Эдакая будка вызывает доверие», – продолжал он физиономические наблюдения, проникаясь некоторой даже симпатией к Андрею. Искренний, открытый молодой парень, сдуру напихавший в голову сверх меры информации и потерявший оттого последние ориентиры. Порой он готов был согласиться с теми новаторами от образования, которые спешили убрать из курса обязательной школьной программы львиную долю классики: один сумбур от всех этих Чеховых да Гоголей. С типично русской страстью к единому сильному порыву Андрей, по-видимому, бросился из одной крайности в другую, за пару месяцев вынужденного прозябания решительно переиначив всю жизненную платформу, до тех пор верой и правдой служившую когда-то непритязательному хозяину. Шальная мысль, а не наткнулся ли, случаем, этот простофиля на что-то стоящее, вдруг едва заметным лёгким бризом пронеслась в его голове, но была решительно отброшена как очевидно не заслуживающая внимания, да к тому же он не ходил в море и потому не знал, что даже лёгкий ветер может запросто тянуть лодку – стояли бы только паруса. С возрастом, если уместно так говорить о тридцатилетнем расцвете сил, Николай, вопреки накопленному опыту, сделался не столь мнительным, до того уже, что в первом встречном безобидном дурачке готов был найти вселенскую мудрость. Опасная тенденция, поскольку хорошо известно, что ищущий непременно обретет требуемое, как правило, незаметно для себя подменив действительное желаемым. Очнувшись от задумчивости, он обнаружил, что уже некоторое время сидит, вперившись в одну точку, но Андрея, как ни странно, это нисколько не смущало. Заметив, что собеседник вдруг предпочёл замолчать, он спокойно принялся за насущные домашние хлопоты: скручивал какую-то проводку, стараясь приладить розетку к наиболее удобному месту. Электрик из него оказался никудышный, потому что два раза он с силой отдёргивал руку то от провода, то от отвертки, испытывая на себе тонизирующее действие переменного тока, но зато упорству начинающего мастера оставалось только позавидовать: не совсем прямо, не совсем надёжно, но искомый предмет был закреплен, где требовалось. Прямо-таки сияя от радости, как всякий потомственный криворукий горожанин, он с видимым удовлетворением налил себе чаю и оглянулся, желая удостовериться – настроен посетитель и дальше хранить молчание или пришло время дать новый старт затухшему разговору. Удивления, сомнения или хотя бы противоречия в этом взгляде не было, как будто так и должна была вестись любая, с претензией на светскость беседа: с незнакомым человеком, среди деревенской глуши в свете подрагивавшей лампочки, выполнявшей роль изысканной люстры.

– Я пока схожу в сарай за новым проводом, а ты не стесняйся. В шкафу, – он указал рукой на покосившуюся дверцу, – есть кое-какие сладости.

Следуя странноватой, но какой-то нерушимой логике этого дома, Николай молча подчинился, встал, налил себе чаю и достал из буфета коробку пастилы, оставшуюся, судя по сроку годности, ещё от бывших хозяев. Разыгрывавшееся представление театра абсурда вдруг начало его не на шутку занимать. Как отчаянно притягательно оказывалось всего-то не забивать голову условностями: вот он приехал, брошенный любовник, без внятной цели и даже подходящего повода, сидит в непонятной избе и молча хлебает зеленоватую жижу, пока хозяин, наверное, чтобы не мешать, развлекает себя неотложными делами. Ему казалось, что, просиди он так до вечера, Андрей так же невозмутимо выдал бы ему комплект белья и указал на ближайшую постель – ту самую, где милая Татьяна не так давно распрощалась с опостылевшей невинностью. После часа знакомства выбор её уже не казался столь опрометчивым: как минимум, будет что вспомнить. Удобно расположившись в единственном кресле, что застало, наверное, ещё первые сталинские пятилетки, он поставил рядом чашку и принялся с аппетитом уплетать твердостью напоминавшую сухари белую сладковатую массу. Зубы отчаянно хрустнули, и тогда пришлось размочить состав в кипятке, чтобы тут же ощутить себя в атмосфере благодатного советского детства: счастливым невинным ребёнком, довольным своей исключительной смекалкой, которая вот-вот подарит ему наслаждение величайшим из кулинарных изысков человечества. Он был один во всей вселенной, но не был одиноким – по крайней мере, покуда картонный бокс с манящими сластями был всё ещё полон. Не спеша, как и полагается воспитанному в стране советов отличнику, он раз за разом заглатывал всё новые куски, пока на дне не остался сиротливо лежать трагически последний огрызок. Ему вдруг захотелось тут же зарыдать над пустой тарой, когда снова вошёл Андрей, опытным взглядом оценил ситуацию, отложил на время бухту с проводом, достал из кладезя удовольствий коробку овсяного печенья, положил на ручку кресла и деловито полез на второй этаж. «Интересно, что он такое читает?» – понемногу приходил в себя Николай, снова ощущая причудливую нереальность происходящего. Дом теперь казался ему чем-то наподобие портала в другое измерение, где всюду живут такие вот невозмутимые то ли люди, то ли гномы, а время отсчитывается по съеденной пастиле.