Максим Сонин - Письма до полуночи

«Нет».

Я встала, проверила наличие трусов, чтобы не выйти в коридор в одной футболке. Все на месте. Незаметно проскользнула в туалет. Не совсем незаметно – мама позвала с кухни.

– Я сейчас! – крикнула я.

Туалет, белые стены. В зеркале отразилась Ана в Стране кошмаров. Волосы всклокочены, под глазами круги. Зрачки почему-то сужены. Кожа, и так не смуглая, совсем белая, будто во сне я впитала простыни. Футболка прилипла к плечам и груди, как лейкопластырь. Я села на унитаз и отрешенно посмотрела на экран телефона. Загрузилась Танина ссылка. Стихи. ру.

Я не могла читать стихи – я не могла даже сидеть прямо. Телефон упал в корзину для грязного белья – рука повисла, коснулась пола. Я встряхнула головой, попыталась проснуться. Нет.

Душ, туман. Мамин голос в коридоре:

– Аня?

– Я! – Я не поправила ее, потому что поправлять кого-то из туалета – ниже моего достоинства.

– Мам, я сейчас в душ, а потом выйду! – крикнула я.

– Чай будешь? – Мама стояла возле самой двери.

– Наливай, – сказала я, стягивая с себя футболку, бросила ее в корзину, трусы полетели следом.

Я спустила воду и забралась в душ, провернула вентиль до самого конца и чуть не выскочила на холодный пол – кипяток ожег спину. Зато проснулась.

Полотенца. Уже почти проснулась, уже почти. Извлекла телефон из корзины. Снова проскользнула по коридору. В комнате холодно, очень холодно. Компьютер молчит, но я знаю, что ему хочется спеть мне «Мороз по коже». Что же там за стихотворение?

Скинула полотенце, быстро натянула новую футболку – судя по маминому зову, чай уже стоял на столе. Взяла телефон, включила.

Оказалось, что Таня пишет стихи. Первое, что пришло мне в голову, – вечер в Суздале, когда все собрались в гостиной и по очереди читали стихотворения из школьной программы. Лиза прочитала Мандельштама – «Бессонница, Гомер, тугие паруса…», и

все хлопали, потому что читала она очень хорошо. Вероника Константиновна растроганно моргала и даже, кажется, собиралась что-то сказать, но в последний момент спохватилась и сделала серьезное лицо. Даже в такие моменты она оставалась строгой и злой. Екатерина Викторовна кивала, закрыв глаза. Георгий Александрович сидел на подоконнике и улыбался. Лиза поймала его взгляд и вся засияла.

Я вспомнила этот обмен взглядами и содрогнулась от внезапного приступа отчаяния. Что-то пошло не так, поняла я. Что-то случилось с Лизой в Суздале, и я одна знала об этом. Или не одна?

«Красиво», – написала я Тане. Я хотела спросить ее о Георгии Александровиче, но не знала, как.

«Спасибо, – написала Таня. – А как тебе название?»

Я вернулась на страницу со стихотворением и прочитала: «Стихотворение о дружбе, а не о самом главном».

«Не очень понятно», – написала я.

«Наверное», – ответила Таня.

Я перечитала стихотворение и попыталась разобраться в собственных чувствах. Сердце сжималось от страха, но я все никак не могла понять, почему. Я вспоминала Танино лицо и тут же перескакивала на какие-то отрывочные воспоминания из детства. Школьных поездок было так много, а я все вспоминала одну и ту же. Суздальскую, первую поездку, в которую с нами поехал Георгий Александрович.

Он никогда не казался мне особенно красивым. Узкое и вытянутое лицо, морщинистый лоб и черные волосы, короткие и прямые. Глаза – суженные, даже прищуренные. И карие угольки-зрачки. У него был легкий голос и насмешливая манера не договаривать фразы.

– А уроки? – мог спросить Георгий Александрович, имея в виду: «А уроки вы сделали?» Или «После пятого?» вместо «У вас сегодня пять уроков?». Или «Тебе?» вместо «Тебе хорошо?», «Тебе плохо?». Я нащупала какое-то воспоминание и пыталась за него уцепиться, но в голову лезла какая-то чушь – шифры и квадраты.

– Ана! – Мама начала злиться.

Я бросилась на кухню.

– Ты где была? – спросила мама.

Она сидела у окна и мрачно пила чай из большой белой кружки. Я с удивлением заметила, что она на меня не сердится, а скорее чем-то расстроена.

– Стихи читала, – сказала я.

Я еще не совсем доросла до того, чтобы спрашивать маму: «Что случилось?»

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросила мама.

– Не знаю, – сказала я. – О чем?

– О школе. Что-то случилось? – Мама повернулась ко мне, поставила чашку на стол и задумчиво кивнула в сторону окна: – Ты бросила курить.

– Я не курю, – сказала я.

– Последние пару дней, – сказала мама. Она сморщилась и помахала рукой перед носом: – Я же чувствую.

Я не знала, что сказать, поэтому открыла холодильник и уставилась на коробку с яйцами, которую кто-то бросил поверх зеленого лука.

– Достань «Рафаэлло», – сказала мама.

Я машинально взяла с полки бумажный куб и чуть покачала его в руке, проверяя на пустоту. Мама не любит, когда я, съев все конфеты, оставляю в холодильнике коробку с обертками. К счастью, я съела не все конфеты.

– Чай, – мама указала мне на чашку, накрытую блюдцем, которая стояла на самом краю стола.

Я совсем ее не заметила.

– Что случилось в школе? – спросила мама снова.

Она все еще не злилась, и из-за этого я испугалась еще сильнее. В голове все перемешалось.

Я хотела сказать ей, что мне очень нравится Таня, но вместо этого сняла с чашки блюдце и стала пить теплый, совсем несладкий чай. Мама вздохнула и встала, будто собираясь уйти.

– Мам, я просто плохо себя чувствую, – сказала я – это была правда.

– Что у тебя болит? – Мама подошла ко мне, положила руку мне на плечо.

Пришлось сжаться, чтобы не заплакать.

– Аня, что такое? Что случилось? – Мама обняла меня, погладила по голове: – Аня-Аня.

Я не стала ее поправлять, но говорить совсем расхотелось. Вместо того чтобы что-нибудь рассказать, я закрыла глаза и попыталась задремать. Было очень тепло и мягко.

Вторник, 19 сентября, утро

Все застреленные полицейские были местные. Все выросли в Ричмонде, все ходили в одну и ту же школу, хоть и с разницей в десятилетия. Самому старшему из погибших было за пятьдесят, самому молодому – чуть больше двадцати. Во сне я перечитывала список имен, раз за разом будто пытаясь разыскать в нем какую-то зацепку, но в глаза бросалось только множество фамилий на «Б»: «Браун», «Брин», «Бендарик», «Борк». Черно-белые лица проскакивали одно за другим – усатые, обрамленные бакенбардами и бритые, смуглые, светлые, чистые. Я проснулась в холодном поту – казалось, что всю ночь я провела на параде умерших. Это начинало надоедать.