Джон Килленс - Молодая кровь

В ближайшие несколько дней было столько работы, что Роб не мог улучить ни одной свободной минуты; кроме того, он все ждал какой-нибудь неприятности от Роя Бэйкера. Роб нервничал и вздрагивал, как кошка, когда бегал по коридорам или бывал в раздевалке, а в кухню он всячески старался не заглядывать. К счастью, в гостинице он нигде не встречал Бэйкера, а вечером всегда шел домой с товарищами. Но в пятницу Роб задержался после смены, обслуживая одного приезжего, и только в половине девятого спустился вниз. Все работавшие в дневной смене уже ушли. Роб прошел по двору мимо сторожа, и ему показалось, что за ним кто-то идет. Он услышал торопливые шаги сзади — вот они ближе, ближе, человек почти настигает его. Побежать, что ли? Но белый может выстрелить ему в спину! А вдруг это не белый, а кто-нибудь из своих? Да нет, свои-то давно разошлись! Не замедляя шага, Роб быстро оглянулся, и взгляд его мгновенно запечатлел белое лицо. Роба словно жаром обдало. Сейчас этот белый догонит его и схватит, пока он еще не вышел на улицу; страх объял Роба, но бежать уже не было сил. С утра до вечера на ногах, что ни день, то погоняют сильнее и требуют все больше, а откажись только, наймут другого мальчика на твое место; вот ты и носишься бегом, бегом, без отдыха и передышки.

— Эй, Янгблад, Янгблад!

Сердце Роба затрепыхалось, и, резко повернувшись, он оказался лицом к лицу с белым.

— Что вам от меня надо? — Хотя белый был рядом, Роб не сразу мог сообразить, кто же это.

— Здравствуй, Янгблад. Постой минутку, мне надо сказать тебе кое-что.

— Здравствуйте, мистер Джефферсон. — Неизвестно почему, Роб почувствовал некоторое облегчение. Какого еще черта надо от него этому чудаку крэкеру?

Окутанные вечерним сумраком, они стояли друг против друга. Роб был на целую голову выше этого плотного, коренастого белого.

— Что вам угодно, мистер Джефферсон? Оскар Джефферсон огляделся по сторонам.

— Может, пойдем и по дороге поговорим?

— Пожалуйста. — И сразу множество недоуменных вопросов возникло у Роба в уме.

Обойдя задворками здание гостиницы, они вышли на улицу, пересекли ее и нырнули в темный переулок. Наконец белый заговорил:

— Советую тебе, Янгблад, держаться настороже.

— Как вас понимать, мистер Джефферсон, что значит настороже?

— Кое у кого в гостинице на тебя зуб.

— Правда? У кого же это? У кого именно?

— У Роя Байкера, например, но сейчас не о нем речь. Я имею в виду и хозяина, и мистера Бьюсси, ну, этого, как его, управляющего…

У Роба застучало в висках. В голове закружились тревожные мысли. Что нужно от него Оскару Джефферсону?

— За что это мистер Бэйкер мог невзлюбить меня? Я ему никогда не делал ничего дурного. Не понимаю, почему он так настроен против меня. Я всегда работаю на совесть. Это и Лерой подтвердит.

— Тут не в работе дело, — сказал Оскар. — Что касается Роя Байкера, то он болван и вечно болваном останется. Мне это известно, мы с ним зятья. Но вот мистер Бьюсси — это другой фрукт.

— А что мистер Бьюсси?

— Мистер Бьюсси разнюхал, что ты мутишь цветных ребят в гостинице. Что ты заводишь разговоры насчет организации профсоюза.

Роб молча шел рядом, не зная, что сказать. Вот черт! Как мистер Бьюсси разнюхал про его разговоры с ребятами насчет профсоюза? И откуда мистер Джефферсон это знает? Роб покосился на Оскара. Ему всегда казалось, что Оскар Джефферсон доброжелательный крэкер. Какая чепуха — доброжелательный крэкер! Это в Нью-Йорке Роб стал таким дураком!

— Мало ли какие глупости приходится мистеру Бьюсси слышать от людей! — сумел наконец выговорить Роб.

Они дошли до конца переулка. Здесь он упирался в Черри-стрит, и оба, пожилой белый и молодой негр, взвесив это обстоятельство, разом остановились и повернулись друг к другу.

— Вот и все. Я только хотел, чтобы ты это знал, — сказал Оскар, — потому что теперь они будут за тобой следить, как коршун за курицей.

Роб видел дружески-озабоченное выражение на лице Оскара Джефферсона.

— Вот вам лишнее доказательство того, как люди любят наговаривать всякую чушь на человека и создавать неправильное представление о нем, — сказал Роб.

— Ладно, я только хотел, чтобы ты это знал, — повторил Оскар. — А тебе это знать не вредно.

Роб всматривался в лицо Оскара, и ему так хотелось верить этому белому человеку. Его дружелюбный вид и глаза, казалось, говорили: «Верь мне!» Но разве мог он поверить белому в Кроссроудзе?!

— Благодарю вас, мистер Джефферсон, — сказал он.

— Не стоит благодарности, Янгблад. Мне кажется, я сделал лишь то, что обязан был сделать. — Белый поглядел на свою руку и медленно протянул ее Робу. А Роб стоял и смотрел на руку белого. В первый раз в жизни с ним происходит такая невероятнейшая история, да нет — это сон на яву: он стоит и разговаривает с белым человеком в переулке Оглеторп… И где? В Джорджии…

Он долго не спускал глаз с краснолицего крэкера. Может быть, Оскар как раз тот человек, которого он ищет? Тогда, на собрании у себя дома, он так легко разглагольствовал насчет того, чтобы создать единый профсоюз вместе с белыми. Может быть, с этого Оскара Джефферсона и начать сейчас? Надо было намекнуть ему, когда они шли по переулку. А теперь как ты заговоришь с белым человеком о каком-то профсоюзе на людной Черри-стрит, где полно белых, которые пялят на тебя глаза? Да и вообще нельзя верить Оскару Джефферсону, хоть он и сказал тогда на заводском дворе папе: «Здорово, Джо!» Хоть он и похвалил однажды вечер песни. Хоть он и прикрикнул на Роя Бэйкера: «Оставь малого в покое». Все равно он белый человек и живет в Джорджии. Все равно он крэкер и ему нельзя верить. Роб хотел довериться этому простому, с виду дружелюбному белому человеку, но что-то мешало ему. В неловком молчании они продолжали стоять друг против друга, и белые прохожие таращили на них глаза. Роб пожал белую руку Оскара своей дрожащей коричневой рукой и со словами: «Спокойной ночи, мистер Джефферсон!» — повернулся и зашагал по Черри-стрит, обругав себя трусливой курицей.

На следующий день, в субботу, Оскар шел по Малберри-стрит, где обычно можно было встретить бедноту: рабочих, их жен и детей и фермеров, целыми партиями съезжавшихся из окрестностей. Оскар любил в эти свободные два часа, в субботу после обеда, прогуливаться по Малберри-стрит среди таких же, как он. Тут были лавки для рабочего люда, с окнами, сплошь залепленными объявлениями о субботней распродаже в кредит; у дверей на веревках висели новенькие рабочие комбинезоны, толстые куртки и грубые тяжелые башмаки с высоким верхом; всюду стоял резкий запах теплого конского навоза, валявшегося на мостовой вдоль обочин… Оскар вглядывался в тощие, голодные лица встречных, у него и самого такое же лицо, и сам он такой же, как и они, всегда был таким и вечно таким останется. Он шел по улице, озираясь по сторонам, пристально вглядываясь в лица белых бедняков. «Все мы белая шваль, — обычно говорила его ма отцу, — кроме одного, только Чарли Уилкокса!» Белая шваль, белая шваль. Оскар терпеть не мог эту кличку, чувствуя, однако, что это так, истинно так. Он трудится чуть ли не с колыбели, а все по-прежнему «белая шваль», а черномазые все по-прежнему черномазые… Нет, не черномазые, а негры…