Герхарт Гауптман - Атлантида

Когда после репетиции Эразм беседовал с актерами, он вдруг почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Мгновение спустя он понял: то была ручка принцессы Дитты, которая, не смущаясь присутствием обер-гофмейстера, едва ли не нарочито выказывала Эразму свое расположение. Трудно сказать, какие чувства породило это в душе молодого человека. С того ночного свидания прошла целая неделя, на протяжении которой принцесса лишь мимоходом обменивалась с ним несколькими словами. Отчуждение, пусть и болезненное, успокоило его. Он даже уверился в том, что благосклонность княжеской дочери не грозит ему никакими бедами и опасностями.

И вот рука принцессы легла ему на плечо.

Минут десять спустя Эразм был ошеломлен еще более, с изумлением обнаружив, что узы, связавшие их в ту ночь, не только не ослабли, а стали почти нерушимыми. Шагая рядом с Эразмом по парку, принцесса — тоном, предполагавшим полное его на то согласие, — развивала идею их бегства в Швейцарию. Впрочем, заявила она, можно поехать и в Париж. Хоть ей только девятнадцать, она абсолютно свободна, ибо четыре недели назад ее объявили совершеннолетней. Причин к тому было множество. И теперь она стала полновластной владелицей большого, прямо-таки огромного состояния.

— Если хочешь, — предложила она под конец, — давай на глазах у всех укатим отсюда в карете, запряженной шестеркой лошадей.

Когда Эразм через полчаса расстался с Диттой, он чувствовал себя совершенно подавленным и растерянным. С первых же мгновений их беседы он понял — хоть и ничем не выдал этого, — что обстоятельства, в которые он, сам того не желая, угодил в Границе, ему не по силам. И что еще оставалось ему делать, как не прятать, подобно страусу, голову в песок?

— Ой-ой-ой! Что же с вами будет дальше? — воскликнул Жетро, наткнувшись на Эразма в боковой аллее.

— О господи, — гласил ответ, — как хотелось бы мне оказаться сейчас не при дворе в Эльсиноре, а в университете Виттенберга! Ведь это вы, Жетро, заварили всю эту кашу. Не будь вас, я никогда бы не попал сюда!

На следующее утро Эразм, как обычно, сидел в партере и вел репетицию. Правда, делал он это с таким отвращением, что ему приходилось напрягать всю свою волю, чтобы превозмочь его.

Эти жалкие актеришки в цивильном платье с их бесконечными вопросами, воплями и бессмысленной беготней терзали ему душу. Сегодня все казалось ему в них ужасным: их шуточки и фривольные истории, их невнятное бормотанье текста ролей. И пока он машинально продолжал делать то, что было необходимо, перед его внутренним взором всплывали три бледных, болезненно-застывших лица, которые отчужденно-вопрошающе глядели на него. То были призраки Китти, Ирины и Дитты. Они высасывали кровь у него из сердца.

Сердце стучало тяжело, словно налитое свинцом.

Ирина остановила его утром возле театра. Она была мила, приветлива и покорна, но в глубине ее глаз таилось чувство вины. Ну конечно, подумал он, ты снова изменила мне с Буртье. Что ж, оно и к лучшему, ибо это облегчает мне душу, освобождая меня — пусть и не вполне — от какой-то странной жалости к тебе. И пока он что-то говорил Полонию, просил протагониста повторить неудачно произнесенный стих, он думал: ох уж эти актеры! По крайней мере из них наиболее честны и искренни те, что ведут двойную игру: они играют жизнь на сцене, а потом переносят сценическую игру в реальную жизнь. Стоя на подмостках, они возвышают реальное до нереального, а спустившись на землю, обращают реальную жизнь в нечто нереальное, благодаря чему обретают способность отражать тяжелейшие удары судьбы.

Около полудня в театр в сопровождении Оллантага и Буртье прибыл князь. Не прерывая работы и не оглядываясь, Эразм все же почувствовал, что вместе с ними пришла и Дитта.

— Ну что? Мы не помешали? — воскликнул князь, вынудив тем самым молодого режиссера приветствовать себя с подобающими церемониями.

«Кажется, я докатился до того, что прибегаю к искусству лицедейства куда чаще, чем те молодцы на сцене», — подумал Эразм, отвешивая принцессе холодный поклон.

— Так, так. Стало быть, бомба разорвется в понедельник? — спросил князь.

Эта метафора испугала Эразма. Неужели князь догадывается, какой назревает скандал? Георги решился почтительно вставить и свое слово:

— Послезавтра, в воскресенье, у нас генеральная репетиция.

У Эразма не шло из головы слово «бомба», им овладевало все большее смятение.

Пока продолжался обмен любезностями вокруг кресла князя, Эразму подали телеграмму. Он отошел в сторону, вскрыл ее и страшно побледнел.

Китти извещала его о своем прибытии в субботу утром в расположенный близ Граница Штральзунд.

Напрасно все искали Эразма после того, как окончилась репетиция. Он чувствовал, что должен уйти, ни с кем не прощаясь, если хочет сохранить самообладание. Садоводство больше не было для него укромной гаванью. Мысль о доверительной беседе за столом с Жетро он тоже отбросил. Он решил провести остаток дня в одиночестве, уйдя куда-нибудь подальше, чтобы избежать всяких встреч.

Ему немного полегчало, когда он увидел вокруг себя тихое колыхание хлебов. Оставшись один на один с природой, человек воспринимает как реальность лишь самого себя и природу, а свое прошлое при желании может считать всего-навсего сном.

Неподалеку от рыбачьего домика на берегу Грайфсвальдского залива с Эразмом поздоровался какой-то молодой человек в форме защитного цвета. Когда Эразм замедлил шаг и оглянулся, чтобы понять, кто бы это мог быть, молодой человек обратился к нему со словами:

— Ты ведь Эразм Готтер? Ты меня не помнишь? Прошло немало времени, прежде чем в памяти

Эразма всплыл образ юноши, которого он в студенческие годы знавал в Берлине. Несколько лет, миновавшие с той поры, а еще более события, произошедшие за эти годы, вытеснили из памяти его облик. И все же в конце концов Эразм узнал его и вспомнил, как его зовут.

Поначалу Эразму казалось неестественным говорить «ты» ставшему совсем чужим бывшему сокурснику, но вскоре он с этим освоился. А еще чуть погодя даже решил, что для него не могло быть ничего желательней этой встречи, которая вернула его в далекие годы юности и увела от мыслей о сегодняшнем дне.

Молодой Рейман был лейтенантом речной полиции, осуществлявшей надзор за рыболовством и судоходством. Он высадился на берег, чтобы запастись провиантом. В шлюпке его поджидает матрос. А вон там, показал он, стоит инспекционный пароходик.

Рейман был весьма заурядной личностью, прямым и добропорядочным человеком. Он всегда тянулся к Эразму, хотя непрозрачная, не поддающаяся четкому определению натура друга была совершенно чужда его собственной. Эразм вскоре почувствовал, что Рейман в полной мере сохранил к нему былую привязанность. На чем она основывалась, он не понимал, ведь он никогда не посвящал Реймана в хаос надежд и желаний, царивший в его душе.