Герхарт Гауптман - Атлантида

Если бы он и в самом деле заболел — пульс был частый и, судя по всему, температура была высокой — и над постановкой «Гамлета» стал работать Георги, все равно этот остров, к сожалению, находится не на краю света, и сюда так же легко, как и он сам, доберутся и Китти, и Ирина, и принцесса Дитта. Стоит только вообразить, какие сцены будут разыгрываться тогда возле его постели! Ужиная вместе с Рейманом, Эразм снова и снова безуспешно пытался понять, какая же из трех женщин ему действительно нужна, пока приятное застолье, несколько бутылок вина и окружающая природа не увели его мысли от мелких забот в некую более возвышенную область бытия.

Северное небо, в эту пору никогда не темнеющее, было к тому же освещено луной. В магических сумерках друзья сидели за столом, чуть ниже их ног расстилалась водная гладь. Рейман веселился от души, было видно, какую радость доставила ему случайная встреча с другом. Эразм подумал о том, что прежде он даже не догадывался, сколь пылкую и сердечную привязанность испытывает к нему друг юности. Сейчас ему казалось почти чудом то, что в минуты глубочайшего душевного смятения ему был ниспослан этот Горацио. Конечно же, Рейман, а вовсе не Жетро был его Горацио — и думая об этом, Эразм невольно снова отождествил себя с демоническим образом Гамлета.

И это превращение помогло ему открыть свое сердце Горацио — Рейману. До сих пор он позволял себе это только в письмах тетушке Матильде, да и то в той лишь мере, в какой это допустимо в посланиях, адресованных пожилой старой деве.

— Ты даже не представляешь, Рейман, какой нереальной и странной кажется мне моя собственная жизнь. Там, в Границе, куда я сбежал ото всех на свете, даже от жены и детей, чтобы вновь обрести себя, я стал словно чужим самому себе. Я похож на марионетку. Я больше не волен распоряжаться своим телом, а дух мой превратился в какой-то чуждый мне механизм. Мне приходится бегать и прыгать, когда я этого вовсе не желаю, и напротив, меня держат на привязи, когда мне хочется стремглав убежать прочь. Я терпеливо позволяю осыпать себя милостями, хотя сам никогда не стал бы добиваться их. Правда, именно там я открыл в себе нечто новое — способности, которые можно обращать в деньги и славу. Я кое-что могу. Я умею кое-что такое, чему никогда не учился.

В этом деле я далеко превосхожу тех, кто в поте лица своего долгие годы добивается успеха. Но само дело отвращает меня так, словно в своем прежнем рождении я уже занимался им до полного изнеможения. Успехи в этой области не радуют меня, они рождают во мне печаль. То же самое и с «Гамлетом». Как только я погружаюсь в эту пьесу, она так зачаровывает меня, что Гамлетово отвращение к жизни вызывает во мне жажду самоуничтожения. Я страшусь честолюбия, которое несколько недель назад явственно проявилось в моей душе и которого оттуда, верно, уже не выкорчевать. Я думаю о плодах своего честолюбия с робостью, близкой к трусости, даже если плоды эти и принесут мне славу и почет. Мне хотелось бы оставаться в тени. Уединенная, спокойная жизнь — вот к чему я стремлюсь. Жизнь — это боль. Боль и жизнь — одно и то же. Напряжение нервов — это молекулярное раздражение, которое передается с одного конца на другой. Жизнь основана на раздражении. Раздражение — почти то же, что рана: значит, жизнь состоит из ран, а раны — это снова боль. Тот, кому доводилось перенести тяжелую болезнь, хорошо знает: любое вкусовое раздражение больному отвратительно. Он закрывает глаза, ибо сетчатка не может вынести света. Громкий звук ранит слух. И даже если нежный голос поет приятную народную мелодию, больной затыкает уши и разражается рыданиями.

Рейман весело рассмеялся и заявил, что, на его взгляд, вредно так много думать.

— Я всегда говорил тебе, что ты слишком много думаешь, — продолжал он. — Нужно уметь принимать жизнь. Что до меня, то могу сказать, что постепенно обретаю все, чего ожидал от жизни. И я не страшусь ее. Впрочем, у меня есть одно большое преимущество: я высоко не мечу. И не сравниваю себя с теми, в ком, как в тебе, все бурлит и клокочет. Возможно, тебя ждет великое призвание и на тебя будет возложена какая-нибудь высокая миссия, которая сейчас пока лишь смутно заявляет о себе. В тебе царит какая-то безбрежность, тогда как я чувствую себя вполне уверенно, с приятностью думая о предписанном мне долге.

— Я завидую тебе, — сказал Эразм, — искренне и в самом лучшем смысле. Я же порой являю собой сплошные терзания. Хотя следовало бы считать величайшим счастьем все, что происходит со мной при княжеском дворе. Это целые горы счастья, но они так высоки, что застят мне солнце. Это счастье свалилось на меня тяжким бременем, которое я, подобно Гансу Счастливчику, готов сбросить в ближайший колодец. Счастье липнет ко мне, точно репейник. Оно расправляет мне крылья, но взлететь я не в силах, как не может взлететь муха, увязшая в сладостном, но липком меду. Когда Эразм уверился в том, что друг его будет нем как могила, он поведал ему о своей жене, об Ирине Белль и даже о принцессе Дитте. Его радовало, что Рейман слушает его весело, без тени беспокойства. Ну что ж, раз уж Эразму все равно не избежать завтрашней встречи с женой, то он должен изловчиться и решить этот щекотливый вопрос, не теряя чувства юмора. Глядя на все со стороны и пребывая в самом добром расположении духа, Рейман заметил:

— Увы, на мою долю никогда ничего подобного не выпадало. А мне бы такая история доставила только удовольствие. Мы молоды, — добавил он в заключение, — а в молодости нужно хватать все, что дает нам жизнь.

Веселое настроение друга было для Эразма спасательным кругом, который держал его на плаву, не давая тонуть.

— Собственно, в границких обстоятельствах есть и положительная сторона, — сказал он. — Veni, creator spiritus. [146] Приди, творец духа (лат.). Не знаю, известно ли тебе, как Гете определял гения. Он не называет гением ни одного смертного. Согласно Библии, в колодец Вифезды иногда опускался ангел. Больные выздоравливали, если входили в воду одновременно с ним, пока вода еще была в движении. Человек, к которому милостиво снисходит гений, подобен колодцу Вифезды. Гений входит в него лишь на время. Но в течение этого времени колодец бурлит и полыхает. Если этот гений — херувим, то он является в четырех обличьях: человека, орла, льва и быка. Чаще всего человек оказывается слишком слабым сосудом, чтобы вместить и удержать столь мощного духа. Он переполняется или разлетается на части. Если же к человеку снисходит падший ангел Люцифер, демон-змий, с тремя парами крыльев, то он поднимает его выше земли и даже небес. И тогда смертный задыхается от отсутствия воздуха. Veni, creator spiritus. В самом деле, мною владеет какая-то одержимость. Со всем смирением и благодарностью я принимаю на себя эту миссию, эту дарованную мне свыше благодать. И малые размеры границкого театра не лишают мою миссию ее величия. Для меня она столь велика, что я могу не выдержать и разлететься на куски.