Джованфранческо Страпарола - Приятные ночи

Дамы от души посмеялись над пустою затеей Сильверьо, но ещё больше смеялись они, вспоминая о поединке из-за штанов, кому их носить, и, так как смех всё усиливался, а время летело, Синьора подала знак, чтобы все замолчали и чтобы Катеруцца, следуя установленным правилам, предложила свою загадку, и та, поняв, чего она хочет, произнесла следующее:

Прочитанная Катеруццей загадка доставила ещё большее удовольствие, чем её сказка, ибо подала множество поводов к оживлённой беседе. И кто толковал её так, кто этак, но все их толкования были весьма далеки от правильного. Поэтому умница Катеруцца, исполнившись радости и ликования, слегка улыбнулась и, с дозволения Синьоры, в таких словах изъяснила свою загадку: "Моя загадка означает волынку-сордину { 148 148 ...волынку-сордину... - Видимо, речь идёт о духовом инструменте вроде волынки, носившем название sordelina. }, которая отдаёт свой язычок в рот тому, кто играет на ней: он крепко зажимает его и своею игрой услаждает слушателей". Всем очень понравилось разъяснение тонкой загадки, и всякий осыпал его похвалами. Тут Синьора, дабы не терять дорогого времени, повелела Ариадне последовать установленному порядку, и она, предварительно отвесив должный поклон, с опущенными глазами разомкнула уста и начала следующим образом.

Если бы лица духовного звания, милые дамы, - я имею в виду недостойных, а не добронравных и праведных - ревностно отправляли свои обязанности, подавая добрый пример и живя в чистоте, соответственно своим правилам, тёмный люд и простой народ не посмели бы распространяться о них в своих побасенках и сказках, но питали бы к ним такое благоговение, что, прикоснувшись к поле их одежды, почитали бы себя счастливыми и осенёнными благодатью. Но, так как они толкутся среди мирян, преисполнены мирской суетности, услаждают себя любострастном и творят такое, что сами же нам воспрещают, о них неуважительно говорят где бы то ни было, и в общественных местах, и в домашнем кругу. А раз дело обстоит так, не премину и я рассказать вам сказку о монахе-расстриге, которая, сколь бы длинной она ни была, окажется всё же смешной и занятной и, быть может, доставит вам немалое удовольствие.

Итак, да будет вам ведомо, что во Флоренции, городе знаменитом и древнем, был один преподобный монах, прозывавшийся маэстро Тиберьо. К какому ордену принадлежал этот маэстро Тиберьо, сказать не берусь, так как сейчас этого не припомню. Был он человеком учёным, умелым проповедником, находчивым и остроумным оратором на учёных диспутах, и его глубоко чтили и уважали. По каким-то соображениям, которые мне не известны, он пожелал снять с себя монашеское одеяние и стать священником. И хотя после снятия монашеской сутаны окружавшее его ранее всеобщее почитание несколько поубавилось, всё же его не забыли и некоторые дворяне и особенно простолюдины. И, так как он был внимательным и отзывчивым исповедником, к нему явилась на исповедь одна на редкость красивая женщина, прозывавшаяся Савией { 149 149 Савия (Savia) - по-итальянски "благоразумная", "рассудительная". } - это имя, поистине, подходило к скромности такой женщины, какою она была. Муж её был резчиком деревянных фигур, которого звали маэстро Кекино, и в те времена не было никого, кто бы превосходил его в этом искусстве.

Итак, Савия, преклонив колени перед маэстро Тиберьо, сказала: "Отец, я лишилась моего исповедника, которому открывала все мои тайны. Прослышав о вашей благоуханной славе и о святости вашей жизни, я избрала вас моим духовным отцом и молю удостоить своим попечением мою душу". Увидев её свежею и прекрасной и похожей на розу в утренний час и разглядев, что она женщина статная и в лучшей поре цветения, маэстро Тиберьо настолько пленился ею, что, исповедуя её, был сам не свой и никак не мог решиться её отпустить. Дойдя до греха любострастия, маэстро Тиберьо спросил: "Питали ли вы, сударыня, в течение известного времени особое влечение к какому-нибудь священнику или монаху, которого вы полюбили?" И она, не задумываясь над тем, куда он клонит, бесхитростно и просто ответила: "Да, отец мой. Я горячо любила моего духовника; он был мне как отец, и я питала к нему должное и заслуженное им уважение и почтение". Услышав о сердечном расположении женщины к своему духовнику, маэстро Тиберьо осторожными и ласковыми словами побудил её сообщить своё имя и звание и указать, где она живёт.

Кроме того, он обратился к ней с просьбою проникнуться к нему полным доверием, любить и жаловать его так же, как она любила и жаловала своего покойного духовника. Наконец, он заявил, что по миновании праздника пасхи, движимый заботой о ней, придёт её навестить, дабы преподать ей духовное утешение. Выразив ему свою признательность и благодарность и получив отпущение грехов, она удалилась. После ухода Савии маэстро Тиберьо погрузился в подробный разбор её красоты и того, как достойно она держалась, и, ещё больше пленившись ею, порешил в сердце своём во что бы то ни стало добиться её любви, в чём, однако, потерпел неудачу, ибо уподобился тому живописцу, который, сумев хорошо набросать рисунок, не сумел столь же хорошо оживить его красками. По прошествии праздника Воскресения Господня { 150 150 По прошествии праздника Воскресения Господня... - т.е. Пасхи, точнее, пасхальной недели. } маэстро Тиберьо отправился к дому Савии и стал прохаживаться перед ним и, когда ему доводилось её увидеть, кивал ей головою и обращался к ней со скромным приветствием. Но, будучи женщиной благоразумной и осмотрительной, она опускала глаза и притворялась, что не замечает его.

И, так как он продолжал и в дальнейшем прохаживаться перед её домом и, по своему обыкновению, здороваться с нею, женщина прониклась решимостью больше не показываться ему на глаза, чтобы ни у кого не могло возникнуть никаких порочащих её подозрений. Это немало огорчило маэстро Тиберьо. Но, поскольку его связала такая злая любовь, что освободиться от её пут ему было невмочь, он надумал послать к Савии церковного служку, дабы тот от его имени поговорил с нею и умолил её снизойти к нему и устроить так, чтобы он мог прийти к ней домой и навестить её как духовный отец. Повидавшись со служкой и выслушав его поручение, женщина, будучи разумной и осмотрительной, ничего не ответила. Узнав, что женщина ничего не ответила, хитроумный маэстро Тиберьо рассудил сам с собою, что она - сама осторожность и, стало быть, в её дверь придётся постучать не раз и не два: ведь возведённая на прочном основании башня стоит незыблемо и неколебимо, пока не примутся её рушить. По этой причине он решил не отступаться от начатого и всё снова и снова направлял к ней посольства и, где бы её ни встречал, следовал за ней по пятам.