Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

Наконецъ, она спросила меня: долго ли еще пробудетъ тутъ Мункенъ Вендтъ? — не знаю, — отвѣтилъ я, — онъ не хочетъ уходить безъ меня. — На другой день она была еще безпокойнѣе и опять спросила: — да скоро-ли Мункенъ Вендтъ уйдетъ? Съ нимъ просто слада нѣтъ, — добавила она, и хотя поведеніе его давало ей достаточный поводъ приказать ему уйти, она ни словомъ не заикнулась объ этомъ. Она была дама образованная! Зато она все тревожилась, какъ бы вдругъ не появился лопарь Гильбертъ, и Мункенъ Вендтъ не схватилъ его. — Вашъ пріятель мѣры не знаетъ, — говорила она, — того и гляди, бѣды надѣлаетъ.

— Я поговорю съ нимъ, — сказалъ я.

Я и поговорилъ съ нимъ. Онъ выслушалъ меня съ явной досадой и, видно, крайне жалѣя о томъ, что ему придется отступиться отъ лопаря. Онъ объяснилъ мнѣ, что именно собирался сдѣлать: я бы вертѣлъ ему точило, а онъ, Мункенъ Вендтъ, обточилъ бы руки лопаря въ кровь, потомъ велѣлъ бы ему поняньчить этими руками каменнаго божка этакъ съ полчаса, хорошенько его погладить да поласкать! Послѣ же того меня бы отпустили съ миромъ, не заставляя глядѣть на дальнѣйшую расправу. Но Мункенъ Вендтъ торжественно обѣщалъ накинуть на лопаря свою куртку, когда оставитъ его отлеживаться въ кустахъ.

— Баронесса не хочетъ, чтобы ты трогалъ лопаря, — сказалъ я въ отвѣтъ.

Послѣ того Мункенъ Вендтъ взялъ да отпрвился въ лѣсъ, захвативъ за собой топоръ. Я выждалъ нѣсколько минутъ, пошелъ за нимъ слѣдомъ и услыхалъ, что онъ рубитъ кусты. Онъ раздробилъ бѣднаго каменнаго божка и сбросилъ обломки въ прудъ; потомъ повырубилъ всѣ ветлы и сдѣлалъ широкую просѣку въ священной рощѣ. Это ужъ было совсѣмъ лишнее.

— Если готовъ, такъ отправимся завтра же утромъ, — сказалъ мнѣ Мункенъ Вендтъ на пути домой.

— Я не могу, — отвѣтилъ я.

— Такъ я одинъ уйду, — сказалъ онъ.

Мункенъ Вендтъ не скрылъ ни отъ кого, что собирался уйти завтра. Баронесса взглянула повеселѣвшими глазами. осталась посидѣть съ нами вечеромъ и была чрезвычайно любезна. Поди, разберись въ женской душѣ! Теперь, когда Мункенъ Вендтъ собирался покинуть насъ, нельзя было допуститъ, чтобы онъ унесъ съ собой память о ней, какъ о женщинѣ холодной, пресыщенной, нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ! Я и подумалъ: ага, теперь тебя ужъ больше не смущаютъ безпокойные, горящіе глаза Мункена Вендта!

Она сидѣла, сложивъ руки надъ головою, словно въ воротахъ. Платье на ней было такое узкое, что облегало вплотную бедра. — Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ. — Баронесса говорила о Финляндіи, какъ о своей родинѣ: тамъ родила она своихъ многочисленныхъ дочерей, а потому и называла своей родиной. — Да, полюби я мужчину, я бы извела его своими ласками, — сказала она, между прочимъ. — Ого! — отозвался Мункенъ Вендтъ.

Но я-то полагаю, что баронесса такъ разговорилась, главнымъ образомъ, по той причинѣ, что у нея отлегло отъ сердца, и съ радости, что спаслась. Мункенъ Вендтъ сокрушилъ божка, стеръ съ лица земли всякій слѣдъ его, даже вырубилъ всю рощицу; теперь же онъ уйдетъ, и она никогда больше не увидитъ его. Съ нимъ было столько всякихъ тревогъ, — слава Богу, что онъ уходитъ!

Она налила намъ вина и извинилась, что ея отцу некогда сегодня провести съ нами вечерокъ. Мункену Вендту она набила и поднесла трубку съ длиннымъ чубукомъ, а меня угостила сладкимъ печеньемъ, такъ какъ я не курилъ.

— Теперь послушайте! — сказала баронесса, и достала изъ кармана бумажку. — Это финская пѣсня; я переложила ее по своему. Она такая странная.

Да, пѣсня была странная. И баронесса прочла ее своимъ бархатнымъ голосомъ медленно, протяжно, мѣстами почти нараспѣвъ:

«Все сущее на свѣтѣ,- ко мнѣ!

Поддержи меня, подкрѣпи!

Весна такъ тиха; она покоится въ тиши ночной и ничего не разрѣшаетъ, а только мутитъ мой покой. О, весна не нападаетъ прямо и понятно; она только приходитъ и не отступаетъ отъ меня, пока я не сдамся.

Такова весна.

Все сущее на свѣтѣ,- ко мнѣ!

Еслибъ я могла порадовать тебя своими слезами тамъ, гдѣ ты бродишь вдали отъ меня! Тебя, подарившаго мнѣ въ дни юности два счастливыхъ мига! Тебя, расточившаго все богатство своей жизни на три великія настроенія! Но у меня нѣтъ больше слезъ. Помнишь ты, какъ я пришла къ тебѣ, поцѣловала и хотѣла уйти? Ты разомъ вскинулъ голову и впился въ меня глазами, — такъ горячо я любила тебя!

Такова я.

Топоръ такъ ласковъ и добръ; въ немъ нѣтъ яду. Топоръ не орудіе самоубійства; онъ не распарываетъ, онъ только цѣлуетъ. Подъ его поцѣлуемъ расцвѣтаетъ алый ротъ; алыя уста раскрываются подъ его поцѣлуемъ.

Таковъ топоръ.

И я отдаю ему мое сердце.

Но увы, жизнь такова:

вѣчная разлука съ тобой. Такова жизнь. И никому не пережить ея, кромѣ того, у кого такъ легко и свѣтло въ головѣ отъ глупости, что онъ не понимаетъ ничего, кромѣ загадокъ. О, приди же весною, мой великій возлюбленный, и возьми съ собою топоръ! Я стою подъ звѣзднымъ небомъ и жажду отвѣдать топора. Такова я.

Такова жизнь».

По мѣрѣ того, какъ баронесса читала, щеки ея все больше и больше разгорались; многія слова она почти пропѣла. Окончивъ чтеніе, она протянула бумажку Мункену Вендту. А онъ сказалъ:- Все одни фокусы да ломанье! Бумажка перешла ко мнѣ и осталась у меня.

Баронесса сидѣла унылая; ее смутили слова Мункена Вендта, какъ будто она сдѣлала что-то неладное; пожалуй, она чувствовала себя смѣшной, такъ какъ прочла нѣкоторыя слова нараспѣвъ. — Поблагодарите же меня за чтеніе! — сказала она, чтобы какъ-нибудь спасти положеніе. Мы и поблагодарили ее оба.

— Быть можетъ, это слѣдуетъ декламировать подъ музыку? — спросилъ я.

— Еще бы! — подхватилъ Мункенъ Вендтъ. — Выйдетъ еще того хуже. Пусть ужъ лучше моя Блисъ споетъ; ха-ха-ха!

Но такъ какъ Мункенъ Вендтъ собирался уѣзжать, то баронесса и считала своимъ долгомъ ухаживать за нимъ, снова налила его стаканъ до краевъ и сказала:

— Чокнемся за ваше здоровье! Смотритель маяка какъ-то разсказывалъ мнѣ о тѣхъ краяхъ, гдѣ растетъ виноградъ. Такая жалость, что наше паломничество не состоялось, а то бы и мы побывали тамъ.

Мункенъ Вендтъ отвѣтилъ:

— Что-жъ, и у насъ славно: хвойные лѣса, скалы, сѣверное сіяніе. У меня тамъ, дома, есть одна пещера… вотъ гдѣ хорошо!

Должно быть, когда Мункенъ Вендтъ говорилъ это, вино бросилось ему въ голову воспоминаніями: онъ сидѣлъ такой разгоряченный, красивый, а грудь его порывисто дышала.

— Да, но у насъ зимою снѣгъ, это нехорошо. И всѣ воды замерзаютъ, брр! А въ тѣхъ краяхъ только солнце и дождь, солнце и дождь, говоритъ смотритель. И люди ходятъ въ легкихъ одеждахъ; на дѣвушкахъ только рубашка да юбка.

— Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.

Скоро онъ осушилъ свой стаканъ, поблагодарилъ и вышелъ изъ комнаты. Было уже поздно; огни въ лавкѣ погасали одинъ за другимъ; свѣтилось еще только одно крайнее окошко у винной стойки; потомъ и оно погасло.