Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

— Да, сэръ, старые друзья, очень серьезно говоритъ Сестрица.

— Капитанъ привёзъ меня домой изъ клуба «Головы Адмирала Бинга». Весёлые собесѣдники эти Бинги. Честь имѣю вамъ кланяться, мистеръ Ганнъ и мистриссъ Брандонъ.

И обѣ особы, къ которымъ обратился джентльмэнъ съ рюмкою въ рукахъ, кланяюся въ отвѣтъ на его привѣтствіе.

— Жаль, что вы не были на ужинѣ мистера Филиппа, капитанъ Ганнъ, продолжаетъ пасторъ: — вотъ была ночка! Всё знать — дворяне — бордоское перваго сорта. А вино вашего отца, Филиппъ, почти всё выпито. И пѣсня ваша была отличная. Вы слышали, какъ онъ поётъ, мистриссъ Брандонъ?

— Про кого это вы говорите онъ? спрашиваетъ Филиппъ, всегда кипѣвшій бѣшенствомъ передъ этимъ человѣкомъ.

Каролина угадала антипатію Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человѣка.

— Мистеръ Гёнтъ, кажется, выпилъ лишнее, говоритъ они, — Я знаю его уже давно, Филиппъ.

— Кто такой онъ? опять говоритъ Филиппъ, съ сердцемъ глядя на Тёфтона Гёнта.

— Ну, онъ, тотъ гимнъ, который вы пѣли! кричитъ пасторъ, напѣвая мотивъ. — Я самъ выучилъ его въ Германіи; я долго жилъ въ Германіи, капитанъ Ганнъ — полгода въ одномъ особенно тёмномъ мѣстечкѣ: — на Quodstrasse во Франкфуртѣ-на-Майнѣ. Меня преслѣдовали злые жиды. Тамъ жилъ также другой бѣдный англичанинъ, который чирикалъ эту пѣсенку за рѣшоткой, и умеръ тамъ, а жиды остались не при чомъ. Я много видалъ въ жизни, много претерпѣвалъ разныхъ злополучій и храбро ихъ переносилъ послѣ того, какъ мы съ вашимъ отцомъ учились вмѣстѣ въ университетѣ, Филиппъ. Вы ничего подобнаго не дѣлаете? Еще рано. Ромъ прекрасный, Ганнъ, право такъ,

И опять пасторъ пьётъ за здоровье капитана, который протягиваетъ грязную руку гостепріимства своему пріятному гостю.

Нѣсколько мѣсяцевъ Гёнть жилъ въ Лондонѣ и постоянно бывалъ въ домѣ доктора Фирмина. Онъ приходилъ и уходилъ когда хотѣлъ; онъ сдѣлалъ домъ Фирмина своей главною квартирой и въ щегольскомъ, безмолвномъ, приличномъ домѣ былъ совершенно свободенъ, разговорчивъ, грязенъ и фіамильяренъ. Отвращеніе Филиппа къ этому человѣку увеличивалось до того, что, наконецъ, дошло до неистовой ненависти. Мистеръ Филь, теоретически радикалъ (изъ оппозиціи, можетъ-быть, отцу, который, разумѣется, принадлежалъ къ партіи консервативной), санкюлотъ Филь въ сущности былъ самый аристократическій и надменный изъ юныхъ джентльмэновъ; онъ чувствовалъ презрѣніе и ненависть къ низкимъ и раболѣпнымъ, а особенно къ слишкомъ фамильярнымъ людямъ что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что онъ никогда не принималъ ни малѣйшаго труда скрывать. Съ дядей своимъ и кузеномъ Туисденомъ, напримѣръ, онъ обращался и вполовину не такъ вѣжливо, какъ съ ихъ лакеемъ. Маленькій Тальботъ унижался передъ Филемъ и ему было не совсѣмъ ловко въ его обществѣ. Молодой Туисденъ ненавидѣлъ Филиппа и не скрывалъ своихъ чувствъ въ клубѣ, или передъ общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, съ своей стороны, принималъ съ своимъ кузеномъ такой надменный видъ, который, и признаюсь, долженъ былъ раздражать этого джентльмэна, бывшаго старѣе Филя тремя годами, занимавшаго казённую должность, члена нѣсколькихъ хорошихъ клубовъ и вообще порядочнаго члена общества. Филь часто забывалъ присутствіе Рингуда Туисдена и продолжалъ свой разговоръ, вовсе не обращая вниманія на замѣчанія Рингуда, признаюсь, онъ бывалъ очень грубъ. Que voulez vous? Мы всѣ имѣемъ наши маленькіе недостатки, и въ числѣ недостатокъ Филиппа было неумѣнье терпѣливо переносить общество надоѣдалъ, паразитовъ и притворщиковъ.

Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэнъ не очень долюбливалъ друга своего отца, грязнаго тюремнаго капеллана. Я самый терпимый человѣкъ на свѣтѣ, какъ это извѣстно всѣмъ моимъ друзьямъ, любилъ Гёнта не болѣе Филиппа. Мнѣ было какъ-то неловко въ присутствіи этого человѣка. Его одежда, цвѣтъ его лица, его зубы, его косые взгляды на женщинъ — que sais-je? всё было непріятно въ этомъ мистерѣ Гёнтѣ, а весёлость его и фамильярность еще противнѣе даже это непріязненности. Удивительно, какъ между Филиппомъ и тюремнымъ капелланомъ не случилось драки: тотъ, кажется, привыкъ, что его всѣ терпѣть не могли и хохоталъ съ цинической весёлостью надъ отвращеніемъ къ нему другихъ.

Гентъ бывалъ въ разныхъ тавернахъ, и однажды, выходя изъ «Головы Адмирала Бинга»: онъ увидалъ хорошо знакомый ему экипажъ доктора Фирмина, остановившійся у дверей одного дома въ Торнгофской улицѣ, изъ которой докторъ выходилъ. «Брандонъ» было на дверяхъ, Брандонъ, Брандонъ, Гентъ помнилъ одно тёмное дѣло болѣе чѣмъ двадцати лѣтъ тому назадъ — помнилъ женщину, обманутую этимъ Фирминомъ, которому тогда вздумалось называться Брандономъ.

«Онъ живётъ еще съ нею, старый лицемѣръ, или воротился къ ней! подумалъ пасторъ, „О! ты старый грѣховодникъ!“ И въ слѣдующій разъ, панъ мистеръ Гёнтъ явился въ Старую Паррскую улицу, въ своему любезноѵу университетскому товарищу, онъ былъ особенно шутливъ и ужасно непріятенъ и фамильяренъ.

— Я видѣлъ вашъ экипажъ въ Тоттенгэмской улицѣ, сказалъ негодяй, кивая головою доктору.

— У меня тамъ есть больные, замѣтилъ докторъ.

— Pallida mors aequo pede — докторъ?

— Aequo pede, отвѣчаетъ со вздохомъ докторъ, поднимая къ потолку свои прекрасные глаза.

„Хитрая лисица! Ни слова не хочетъ сказать о ней, думаетъ пастырь“. „Да-да, помню. Ей-богу её звали Ганнъ!“

Ганномъ также звали того страннаго старика, который бывалъ въ тавернѣ „Адмирала Бинга“, гдѣ онъ былъ такъ хорошъ — старика, котораго называли капитаномъ. Да, всё было ясно теперь. Это скверное дѣло было слажено. Хитрый Гёнтъ всё понялъ. Докторъ еще поддерживаетъ сношенія съ этой женщиной. А это навѣрно ея старый отецъ.

„Старая лиса, старая лиса! Я нашолъ ея нору. Это славная штука! Мнѣ хотѣлось дѣлать что-нибудь, а это займётъ меня, думаетъ пасторъ.

Я описываю то, чего мнѣ никогда нельзя было ни видѣть, ни слышать, и я могу поручиться только въ вѣроятности, а не въ истинѣ секретныхъ разговоровъ этихъ достойныхъ людей. Въ разговорѣ Гёнта съ его другомъ конецъ всегда былъ одинъ и тотъ же: просьба о деньгахъ. Если шолъ дождь, когда Гёнтъ разставался съ своимъ университетскимъ товарищемъ, онъ говорилъ:

— Я испорчу мою новую шляпу, докторъ, а у меня нѣтъ денегъ на извощика. Благодарствуйте, старый товарищъ. Au revoir!

Если погода была хороша онъ говорилъ:

— У меня такое потёртое платье, что вы изъ состраданія должны бы сшить мнѣ новую пару. Не у вашего портного, онъ слишкомъ дорогой. Благодарю, довольно и двухъ совереновъ.

Докторъ берётъ два соверена съ камина, а пасторъ удаляется, бренча золотомъ въ своёмъ грязномъ карманѣ.

Докторъ уже уходилъ послѣ разговора о pallida mors, и уже бралъ свою вычищенную широкую шляпу съ вѣчно новою подкладкой, которою мы всѣ восхищаемся, какъ пасторъ опять началъ: