Уильям Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

— Вы не хотите мнѣ сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорошъ вашъ отецъ, нечего сказать, въ нравственномъ отношеніи!

— Я не желаю знать ваше мнѣніе о нравственности моего отца, мистеръ Гёнтъ, говоритъ Филиппъ, задыхаясь отъ гнѣва и испуга и барабаня по столу, — я здѣсь, чтобы замѣнить его въ его отсутствіе, и угощать его гостя.

— Вѣжливо! Хороша вѣжливость! говорятъ пасторъ, устремивъ на него сверкающіе глаза.

— Какова бы она ни была, сэръ, а ужь лучше я не усѣю, сказалъ молодой человѣкъ.

— Я старый другъ нашего отца, воспитанникъ университета, магистръ философіи, природный джентльмэнъ, ей-Богу! пасторъ, а вы обращаетесь со мною какъ съ собакой… Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?

— Сэръ я стараюсь всѣми силами припомнить, отвѣчалъ Филпппъ.

— Полно! говорю вамъ, прошу не принимать со мною такого тона! кричитъ Гёнтъ съ ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой изъ различныхъ графиновъ, стоявшихъ передъ нимъ. — Чортъ меня возьми! Если бы я былъ помоложе, я влѣпилъ бы вамъ пару оплеухъ, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмѣливаетесь принимать покровительственный тонъ съ тѣмъ, кто старше васъ, съ давнишнимъ товарищемъ вашею отца — съ воспитанникомъ университета? Вы гнусный, самонадеянный…

— Я здѣсь затѣмъ, чтобы оказывать вниманіе въ гостю моего отца, говорить Филиппъ:- но если вы кончили пить ваше вино, я буду очень радъ уйти отсюда такъ скоро, какъ вамъ угодно.

— Вы мнѣ поплатитесь, я клянусь, что вы поплатитесь, сказалъ Гёнтъ.

— О мистеръ Гёнтъ! закричалъ Филилчъ, вскакивая и сжимая свои большіе кулаки: — я ничего такъ не желалъ бы…

Пасторъ попятился, думая, что Филиппъ хочетъ его ударитъ (какъ разсказывалъ мнѣ Филиппъ, описывая эту сцену) и позвонилъ въ колокольчикъ. Но когда вошелъ буфетчикъ, Филиппъ спросилъ только кофе, а Гёнгъ съ безумными ругательствами вышелъ изъ комнаты за слугою. А Филь благословилъ свою судьбу, что онъ не обидѣлъ гостя своего отца въ его собственномъ домѣ.

Онъ вышелъ на воздухъ. Онъ перевёлъ духъ и освѣжился подъ открытымъ небомъ. Онъ успокоилъ свои чувства своимъ обыкновеннымъ утѣшеніемъ — сигарою. Онъ вспомнилъ, что Ридли въ Торнгофской улицѣ приглашалъ въ этотъ вечеръ своихъ друзей курить; онъ сѣлъ на извощика и поскакалъ въ своему старому другу.

Когда Филь вошолъ въ переднюю, онъ нашелъ Сестрицу и своего отца, разговаривавшихъ тамъ. Широкая шляпа доктора закрывала его лицо отъ свѣта лампы, горѣвшей необыкновенно ярко, но мистриссъ Брандонъ была очень блѣдна и глаза у ней были заплаканы. Она слегка вскрикнула, когда увидала Филя.

— А! это вы, милый? сказала она.

Она подбѣжала къ нему, схватила его обѣ руки и облила ихъ горячими слезами.

— Никогда, о! никогда, никогда, никогда! прошептала она.

Изъ широкой груди доктора вырвался вздохъ облегченія. Онъ взглянулъ на эту женщину и на своего сына съ странной улыбкой — улыбкой несладостной.

— Богъ да благословитъ васъ, Каролина, сказалъ онъ напыщеннымъ, нѣсколько театральнымъ тономъ.

— Прощайте, сэръ, сказала мистриссъ Брандонъ, всё не выпуская руки Филиппа и дѣлая доктору смиренный поклонъ.

Когда онъ ушолъ, она опять поцаловала руку Филиппа, опять облила её слезами и сказала:

— Никогда, мой милый, нѣтъ, никогда, никогда!

Филиппъ давно угадалъ грустную часть исторіи своего дорогого друга. Необразованная молодая дѣвушка была обольщена и брошена свѣтскимъ человѣкомъ. Бѣдная Каролина была жертвою, а родной отецъ Филиппа обольстителемъ. Роли, которую докторъ Фирминъ игралъ въ этой исторіи, было достаточно чтобы внушить сыну отвращеніе и увеличить недовѣріе, сомнѣніе, отчужденіе, давно внушаемыя отцомъ сыну. Что почувствовалъ бы Филиппъ, еслибы всѣ страницы этой мрачной книги раскрылись передъ нимъ и онъ услыхалъ бы о подложномъ бракѣ, о погубленной и брошенной женщинѣ, забытой впродолженіе столькихъ лѣтъ человѣкомъ котораго онъ самъ обязанъ былъ уважать болѣе всѣхъ? Словомъ Филиппъ считалъ эту исторію простымъ случаемъ юношескаго заблужденія, не болѣе; такъ онъ и хотѣлъ смотрѣть на это судя по тѣмъ немногимъ словамъ, которыя вырвались у него, когда онъ говорилъ со мною объ этомъ. Я зналъ тогда не болѣе того, что другъ мой разсказалъ мнѣ объ этой исторіи; только постепенно, по мѣрѣ того, какъ происшествія развивали и объясняли её, узналъ я всё подробно.

Старшій Фирминъ, когда его спрашивалъ его старый знакомый и, какъ казалось, бывшій сообщникъ, о томъ, какъ окончилась извѣстная интрига въ Маргэтѣ, случившаяся лѣтъ двадцать-пять тому назадъ, когда Фирминъ, имѣя причину избѣгать университетскихъ кредиторовъ, вздумалъ прятаться и носить фальшивое имя, насказалъ пастору разную ложь, которой повидимому тотъ остался удовлетворёнъ. Что сдѣлалось съ этой бѣдняжкой, о которой онъ такъ сходилъ съ ума? О! она умерла, умерла давнымъ-давно. Онъ положилъ ей содержаніе. Она вышла замужъ и умерла въ Канадѣ — да, въ Канадѣ. Бѣдняжечка! Да, она была предоброе созданьице, и одно время онъ точно былъ въ неё до глупости влюблёнъ. Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что этотъ почтенный джентльмэнъ лгалъ очень часто и легко. Но, видите, если вы совершите преступленіе и нарушите шестую или седьмую заповѣдь, вамъ, вѣроятно, придётся поддержать преступленіе поступка преступленіемъ слова. Если я убью человѣка и полисмэнъ спроситъ: «позвольте спросить, сэръ, это вы перерѣзали горло этому господину?» Я долженъ дать ложное показаніе, защищая самъ себя, хотя по природѣ я, можетъ быть, самый правдивый человѣкъ. Такъ и съ другими преступленіями, которыя совершаютъ джентльмэны — тяжело это говорить о джентльмэнахъ, но они становятся ни болѣе, ни менѣе, какъ всегдашними лжецами и лгутъ цѣлую жизнь и вамъ, и мнѣ, и слугамъ, и жонамъ, и дѣтямъ, и — о ужасъ! Склоняюсь и смиряюсь. Преклонимъ колѣна и не осмѣлимся сказать ложь передъ Тобою!

Поэтому, мой любезный сэръ, такъ какъ разъ нарушивъ нравственные законы, вы должны говорить ложь, чтобы избавить себя отъ бѣды, позвольте мнѣ спросить васъ, какъ честнаго человѣка и джентльмэна: не лучше ли уже вамъ обойти преступленіе, чтобы не подвергать себя неизбѣжной непріятности и ежедневно встрѣчающейся необходимости вѣчно говорить ложь? Обольстить или погубить бѣдную, молодую дѣвушку низкаго званія, разумѣется дѣло не важное: она поступить на мѣсто или выйдетъ за человѣка, равнаго съ ней званія, который не имѣетъ чести принадлежать «къ благородной крови» — и кончено. Ни если вы женитесь на ней тайно и незаконно, а потомъ бросите её и женитесь на другой, вы попадёте въ разныя непріятныя бѣды.

Непріятно должно быть человѣку свѣтскому, честному и изъ хорошей фамиліи, солгать дочери бѣднаго обезславленнаго обанкротившагося купца, какова была Каролина Гёнтъ; но Джорджу Бранду Фирмину, эсквайру, доктору медицины, не оставалось другого выбора, а когда онъ лгалъ — какъ въ опасныхъ болѣзняхъ, когда онъ давалъ каломель — онъ думалъ, что лучше давать пріёмъ въ большомъ количествѣ. Такъ онъ лгалъ и Гётну, сказавъ, что мистриссъ Брандонъ давно умерла въ Канадѣ; такъ онъ лгалъ и Каролинѣ, прописывая ей тѣ же самыя пилюли и говоря, что Гёнтъ давно умеръ въ Канадѣ. А можетъ ли быть положеніе болѣе тягостное и унизительное для человѣка знатнаго, свѣтскаго и пользующагося огромной репутаціей, какъ унижаться до лжи съ ничтожною, низкаго званія женщиной, которая заработываетъ себѣ пропитаніе должностью сидѣлки у больныхъ?