Лесь Мартович - Хитрый Панько и другие рассказы

Вот точно с такой же отвагой бросился я за паном Гнатковским. Не успел он еще и сесть, а я уже около него.

— А я к вам, пан!

Пан Гнатковский сначала вытаращил глаза и отступил на шаг назад, а потом спросил:

— Ко мне?

Это он сказал ртом, глазами же договорил: «Не нашел больше места для встречи, как здесь?» Прочел я в его глазах этот упрек, да и отвечаю на него:

— Потому как нигде не мог вас найти.

— Ну, какое у вас дело? — спрашивает меня так, как будто мы с ним только сегодня первый раз познакомились.

«Ну, погоди! — думаю. — Отважился на одно, отважусь и на другое».

— Будьте добры! Садитесь, — говорю, — пан!

Прошу его располагаться, как у себя дома.

Только мы сели, подбегает официант.

— Дайте этому хозяину кружку пива! — говорит пан Гнатковский.

Снова припомнилась мне покойная мама. Бывало, наказывала мне, чтоб я слушался, иначе не выйдет из меня хозяина. И таким способом вдолбила она мне это слово «хозяин», что, как услышу его, всегда представляю себе особу честную и почтенную… А теперь не то! Теперь я мысленно увидел перепуганного дядьку в простонародной одеже с задравшимися вперед полами.

Господи! А если б я вдруг обратился к какому-нибудь официанту: «Дайте этому адвокату пива, или этому учителю, или этому чиновнику»? Должно быть, не особенно вышло бы складно.

Как мне его пиво, так же по вкусу и пану Гнатковскому пришлось мое дело. Об этом я особенно и не заботился. Говорил лишь для того, чтобы казалось, что я свое дело сделал.

Не раз слышал я от наших интеллигентов такие слова: «Я не стыжусь мужика!» Только теперь доподлинно понял я эти слова. Если б не было чего стыдиться, то никому и не пришло бы в голову хвалиться этим. Мы — клейменые! А как же! Еще издалека не узнаешь в лицо, кто идет, а уж видишь клеймо: по одеже видно, что это мужик.

Припомнилось мне то время, когда я служил в солдатах. На маневрах под одним городом догнали мы мужика, который вел козу. Подняли же мы его насмех!

— Господин хозяин! А это что, ваша скотина?

Мужик клянется и телом, и душой, что не его.

— Это, — говорит, — лавочник, чтоб ему лопнуть, нанял меня, чтоб пригнал ему эту беду на рынок.

Но мы делаем вид, что не верим. Уверяем по-всякому. А один из нас, такой шутник, добирает мужика до живого.

— Как вы, — говорит, — дяденька, обходитесь с нею? Она у вас только заместо коровы или, может, и заместо жены?

Мужик оставил козу среди дороги, а сам шасть через канаву. Пошел полем! Отрекся от козы!

Пожалуй, и у пана Гнатковского так же получалось со мной, как у того мужика с козой!

Вот так размышлял я, но только уже на дороге, когда вырвался из этой ловушки — из ресторации. Я не шел, а летел! Ведь правильно говорится, что ударить можно не только дубиной, а и словом. А я был побит и словами, и своими собственными мыслями! Вот и убегал от этих побоев, куда ноги несли.

Остановился я только тогда, когда увидел перед собою здание суда, потому что у меня и здесь дело есть. Справлюсь, записана ли уже на меня та земля, которую я купил. Вбежал я в суд еще с тем запалом, которого дорогою набрался. Открываю двери в табулу [8] Табула — комната, где хранятся судебные списки собственников недвижимого имущества. (Прим. перев.) — эх, как тресну дверью об какую-то беду, даже окна зазвенели. Еще я не опомнился, а чиновник уж бранится. Пробую я оправдаться, что это нечаянно. Ничего не помогает, ругает в одно. Закрыл я дверь, опустил низко голову, слушаю эту брань. Как вдруг: гром! бряк! — прямо над моей головой. Я от страха даже присел. Немного погодя оглядываюсь, — стоит за мной какой-то панок. Случилась с ним такая же самая штука, как и со мной. А вот уж его чиновник не ругает, только выбежал из-за своего стола и удивляется, что это стало с дверью.

— Ах, пан возный, пан возный! — говорит. — Переставил шкаф под самую дверь.

Извиняется перед барином за недосмотр возного, за то, что панок напугался зря. Теперь я, хоть меня и не спрашивали, рассказываю свое дело. Этим как бы даю чиновнику намек, навожу его: что если уж меня, несчастного, зря выругали, так пусть за это хоть даст ход моему делу!

И он догадался, на меня показывает пальцем, а панку говорит:

— Поглядите, — говорит, — пане, как я мучаюсь сэтими людьми. Как настанет базарный день, так не запираются двери за ними. А это все потому, — говорит, — что в табулу им всего ближе — первая дверь в сенях.

А потом уже и ко мне обратился.

— Иди, — говорит, — человече, спрашивай у того, кто тебе контракт писал. Если налог внесен, то уж как-нибудь будет оформлено.

Поклонился я, поблагодарил за совет и иду. Хоть на сердце тяжко, но мысленно сам себя утешаю: «Может, это и правда. Адвокат должен сказать. Ему же заплачено. Отсюда недалеко. Пойду!»

Наученный горьким опытом, дверь в канцелярию адвоката открываю уже потихоньку. Скрипит, как надломленная сухая ветка в бурю. Не успел еще открыть ее и наполовину, как уж из этой щели выглядывает на меня сам адвокат. Поморщился, как середа на пятницу. А потом, господи, как дернет дверь к себе! Чуть-чуть не треснулся я носом об пол. Некому и жаловаться, потому что в чужом доме и щепка бьет. А он бранит и базарный день, и мужиков, что не могут научиться двери открывать.

Подождал, пока уймется, и говорю ему о причине своего посещения. Где там! Крутит носом, как чорт от ладана! Скачет передо мной, как воробышек, аж брюшко трясется. Не то просит, не то лает.

— Люди добрые, смилуйтесь! Да у меня базарный день! Где ж мне взять время разыскивать теперь бумаги? Раз вы у меня составляли договор, то он не пропадет.

И отсюда вышел я, как пришибленный. Но теперь подступает уже мне злость под сердце. «Чорт тебя побери! — думаю. — Теперь уж я знаю, почему иногда мужик по-свински поступает. Вот как нападет на него одна беда за другой, то он вцепится и в невинного человека. Вот и сегодня. Если б так на упрямого, который хотел бы настоять на своем, то заработал бы он четыре неприятности. Во-первых, выматерил бы тех двух попиков; во-вторых, поссорился бы с господином Гнатковским; в-третьих, отлаял бы чиновника; и в-четвертых, выругал бы адвоката. Наверняка какая-нибудь неприятность довела бы до ареста».

А чья ж тут вина? Ничья, только мужикова, потому что он клейменый. У тебя нет клейма ни на рогах, ни на ушах, но ты носишь клеймо на своей одеже. Твоя одежа кричит каждому, что ты мужик. А мужиков на свете очень много, не будешь с каждым нянчиться.

Я всегда был скор на всякое решение и никогда не откладывал его выполнение. Вот так же сделал я и теперь. Скинуть с себя это клеймо к песьей матери!

Иду прямо к парикмахеру. Вот уже и стыдно мне признаться, зачем я пришел. Захожу издалека: говорю, что призывают меня на военную службу.