Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Я уже такое видел. Вот за что я терпеть не могу этот край. Никогда сюда не вернусь! — воскликнул он. — Поехали, я хочу попасть на ранчо. Хочу выехать завтра, если получится.

Томас тронул шпорой свою лошадь и, покинув свалку костей, галопом поскакал к подножью холма.

Джозеф не пытался догнать его, хотя и не упускал из вида. В сердце Джозефа царили печаль и уныние. «Почему-то не получилось, — подумал он. — Мне было предназначено заботиться об этой земле, а не получилось». Досада на себя и на землю охватила его. Но он сказал: «Я её не оставлю. Я останусь здесь, с ней. Может быть, она не погибнет». Он подумал о скале, окружённой соснами, и возбуждение охватило его. «Удивительно, если ручеёк пересох. Если он всё ещё течёт, земля не умерла. Поеду-ка посмотрю, да побыстрее». Миновав самую высокую часть гряды, он увидел, что Томас галопом скачет в направлении домов. Перекладины изгороди, окружавшей последние стога, были сброшены на землю, и ненасытный скот уже проел в сене дыры. Подъехав ближе, Джозеф увидел, что животные отощали, а на их боках остались лишь кожа да кости. Когда он въезжал на ранчо, Томас разговаривал с возчиком Мануэлем.

— Сколько? — интересовался он.

— Четыреста шестнадцать, — сказал Мануэль.

— Больше сотни! — Томас быстро зашагал прочь. Джозеф, провожая его взглядом, увидел, как он заходит в сарай. Он повернулся к возчику:

— А остальные дойдут до Сан-Хоакина, Мануэль?

Мануэль слегка повёл плечами.

— Мы поедем медленно. Может быть, найдём немного травы. Может быть, найдём и что-то ещё. Но какое-то количество коров мы всё равно потеряем. Ужасно не хочется вашему брату терять коров. Любит он коров.

— Отдайте им всё сено, — распорядился Джозеф. — Когда сено закончится, мы поедем.

— Сено закончится завтра, — сказал Мануэль.

В фургоны, стоявшие во дворе, загружали матрасы, клетки с цыплятами и кухонную утварь, аккуратно укладывая их друг на друга. Чтобы помочь перегнать стада, приехали Ромас с ещё одним возчиком. На плечи Рамы ложились стирка, уход за Томасом и управление студебеккеровским фургоном с зерном и двумя бочонками воды. Натянув на повозки брезент, в них разместили запасы продовольствия, трёх живых свиней и пару гусей. С собой брали всё, чтобы хватило до зимы.

Вечером, когда Джозеф сидел на крыльце своего дома и наблюдал за последними приготовлениями, Рама, оставив работу, подошла к нему и присела на ступеньку.

— Почему ты остаёшься? — спросила она.

— Кому-то ведь надо присматривать за ранчо, Рама.

— Но что осталось, за чем присматривать? Томас прав, Джозеф; здесь нечего терять.

Его глаза высматривали гряду с чёрными соснами.

— Здесь есть, что терять. Я останусь на ранчо.

Она глубоко вздохнула.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я взяла малыша к себе.

— Да, я не знаю, как его нянчить.

— Знаешь, в палатке ему предстоит не очень-то сладкая жизнь.

— Ты хочешь взять его себе, Рама? — спросил он.

— Да, хочу. Хочу, чтобы он был моим.

Джозеф отвернулся и снова поднял глаза на сосновый лес. Край солнца опустился за Пуэрто-Суело. Джозеф подумал о старике и его жертвоприношении.

— Зачем тебе ребёнок? — тихо спросил он.

— Потому что он — часть тебя.

— Ты любишь меня, Рама? Так?

У неё внезапно перехватило дыхание.

— Нет, — воскликнула она. — Я тебя почти ненавижу.

— Тогда забирай ребёнка, — быстро сказал он. — Ребёнок — твой. Клянусь. Он твой — навсегда. Я больше на него не претендую.

И он быстро, словно ища ответа, посмотрел на гряду с соснами.

— Как я могу быть уверена? — Рама была обеспокоена. — Если ребёнок должен стать для меня своим и ему придётся думать, что я — его мать, как я могу быть уверена, что ты не приедешь и не заберёшь его назад?

Он улыбнулся, и знакомое умиротворение охватило его. Он указал на мёртвое, лишённое листвы дерево у крыльца.

— Смотри, Рама. Вот дерево, которое было моим. Оно было центром всего, что находится вокруг, было для этой земли чем-то вроде отца. А Бартон убил его.

Он замолчал и взъерошил бороду, как делал его отец. Глаза его вздрогнули от боли и, сопротивляясь ей, сжались.

— Погляди на гряду, где сосны, — сказал он. — Там, на поляне, круг, а в нём — скала. Скала убила Элизабет. За холмом — их с Бенджи могилы.

Она в растерянности смотрела на него.

— Земля разорена, — продолжал он. — Земля не умерла, но побеждена силой гораздо большей, чем та, что есть у неё. И я остаюсь, чтобы защитить землю.

— И что всё это значит для меня? — спросила она. — Для меня или для ребёнка?

— Ну, я не знаю, — сказал он. — Может быть, тебе легче будет получить ребёнка. Мне кажется, таким образом можно помочь земле.

Резким движением она отбросила волосы назад и пригладила их.

— Ты хочешь сказать, что приносишь ребёнка в жертву, так, Джозеф?

— Не знаю, как это назвать, — сказал он. — Я пытаюсь помочь земле; поэтому нечего бояться, что я заберу ребёнка назад.

Она встала и медленно пошла прочь.

— Прощай, Джозеф, — сказала она. — Утром я уеду, и я рада, потому что теперь я всегда буду бояться тебя. Всегда, — её губы дрожали, а глаза были полны слёз.

— Бедный, ты остаешься совсем один! — она быстро пошла по направлению к своему дому, а Джозеф, мрачно улыбаясь, посмотрел на поляну в соснах. «Теперь мы одно, — думал он, — и теперь мы одиноки; будем работать вместе». С холмов, подняв в воздух облако удушливой пыли, повеял ветер.

Скотина жевала сено всю ночь.

Отъезд состоялся, как и следовало, ещё до рассвета. Почти два часа мелькали фонари. Рама приготовила детям завтрак и наблюдала за тем, чтобы они удобно расселись поверх поклажи. Малыша она уложила в корзину, которую поставила на пол фургона перед собой. Наконец, они были готовы, а лошади запряжены. Рама взобралась на сиденье, а Томас встал рядом с ней. Широкими шагами Джозеф подошёл к ним. Все трое, стоя в темноте, бессмысленно сопели. Дети притихли. Рама поставила ногу на тормоз повозки. Томас тяжело вздохнул.

— Я напишу тебе, как мы доехали, — сказал он.

— Буду ждать, — ответил Джозеф.

— Ну, нам пора в путь.

— Вы будете останавливаться, чтобы переждать жаркое время дня?

— Если найдём дерево, под которым можно будет остановиться. Ну, пока, — сказал Томас, — Дорога-то неблизкая.

Почуяв поводья, одна из лошадей изогнула шею и забила копытами.

— До свидания, Томас. До свидания, Рама.

— Томас обязательно напишет тебе, что с малышом, — сказала Рама.

Томас всё ещё продолжал чего-то ждать. Внезапно он повернулся и, не сказав больше ни слова, отошёл. Лязгнул тормоз его повозки; осев под грузом, скрипнули оси.

Рама тронула своих лошадей, и упряжки двинулись в путь. Марта, сидя на самом верху поклажи, горько плакала, потому что никому не было видно, как она машет косынкой. Другие дети задремали, но Марта разбудила их. «В плохое место мы едем, — тихо сказала она, — но я рада, что мы уезжаем, потому что через неделю-другую здесь всё выгорит».