Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Что это? — допытывался Джозеф. — Что вы делаете со свиньёй?

Старик приложил палец к губам.

— Тише! Я потом вам расскажу. Сейчас молчите.

— Это жертвоприношение? Вы приносите свинью в жертву? — спросил Джозеф. — Вы каждую ночь убиваете свинью?

— О, нет. Мне такого совершенно не нужно. Каждую ночь я убиваю кого-нибудь поменьше — птичку, кролика, или белку. Да, каждую ночь какую-нибудь зверушку. Сейчас, время близится.

Край солнца коснулся тумана. Солнце меняло очертания, становясь похожим то на наконечник стрелы, то на песочные часы, то на вершину горы. Море стало красным, а верхушки волн вздымались длинными клинками, на которых играл малиновый отсвет. Старик быстро повернулся к столу.

— Пора, — сказал он и перерезал поросёнку горло.

Красный свет пролился на горы и дом.

— Не кричи, маленький брат, — он прижал трепещущее тело к плите. — Не кричи. Если я всё сделал правильно, ты умрёшь тогда, когда умрёт солнце.

Конвульсии ослабли. Когда, выплеснув чашу красного света на стену тумана, солнце исчезло, поросёнок был мёртв.

Джозеф, напрягшись, сидел на скамейке и наблюдал за жертвоприношением. «Что же нашёл этот человек? — подумал он. — Из своего опыта он извлёк то, что делает его счастливым». Он видел полные счастья глаза старика, видел, как тот в момент смерти выпрямился и, обретя величественный вид, стал выше ростом. «Этот человек открыл тайну, — сказал себе Джозеф. — Если возможно, он должен рассказать о ней нам».

Теперь его спутник, усевшись рядом с ним на скамейку, смотрел на край моря, за которым скрылось солнце. Море потемнело, и ветер взбивал белые шапки пены.

— Для чего вы это делаете? — тихо спросил Джозеф.

Старик резко тряхнул головой.

— Для чего? — возбуждённо переспросил он, но затем постепенно успокоился. — Нет, не пытайтесь поймать меня. Ваш брат думает, что я — сумасшедший. Я знаю. Вот почему он ушёл гулять. Но вы-то так не думаете. Вы слишком умны, чтобы так думать.

Он снова взгляну на потемневшее море.

— Вы действительно хотите знать, зачем я слежу за солнцем, зачем я убиваю какую-нибудь маленькую тварь, когда оно исчезает?

Он замолчал и запустил свои согнутые пальцы в волосы.

— Не знаю, — сказал он тихо. — Причины-то я придумал, но они — не подлинные. Я сказал себе: «Солнце — это жизнь. Я даю жизнь жизни». Или: «Я условным образом показываю смерть солнца». Когда я называю такие причины, я знаю что они — не подлинные.

Словно ища поддержки, он посмотрел вокруг.

Джозеф прервал его:

— Нелепо скрывать очевидное под одеждой слов.

— Вот видите. Я придумываю причины. Я делаю так потому, что это доставляет мне радость. Я делаю так потому, что мне так нравится.

Джозеф порывисто кивнул.

— Если так не сделать, вам будет нелегко. Вы будете чувствовать, что вы что-то не доделали.

— Да, — громко воскликнул старик. — Вы поняли. Один раз я уже пытался рассказать об этом. Тот, кто меня слушал, ничего увидеть не сумел. Я всё делаю для себя. Не могу сказать, что это не помогает солнцу. Но делается всё для меня. В тот момент солнце — я. Видите? Через животное солнцем становлюсь я. Я сгораю в смерти.

Его глаза взволнованно заблестели.

— Теперь вы знаете.

— Да, — сказал Джозеф, — теперь я знаю. Знаю в части, касающейся вас. Что же касается меня, то разница здесь в том, что я пока так думать не осмеливаюсь, но думать буду.

— Такое сразу не приходит, — сказал старик. — Теперь всё почти совершенно.

Наклонившись, он положил свои руки на колени Джозефа.

— Когда-нибудь всё будет совершенным. Небо и море станут такими, какими они должны быть. Моя жизнь достигнет уровня покоя. Горы за моей спиной скажут мне, что время пришло. Время тогда будет совершенным, и оно будет последним.

Он степенно поклонился плите, где лежал мёртвый поросёнок.

— Когда оно придёт, я сам перейду через край мира вместе с солнцем. Теперь вы знаете. Такое скрыто в каждом человеке. Попыткам избавиться от этого препятствуют человеческие страхи. Всё возвращается к человеку. То, от чего избавляются, преобразуется, например, если вас взволновал рассказ о пытках, которые применяли в древности, вы увидите кровь на руках статуи, ведь пролившаяся кровь и ее изображение связаны между собой. Так что, — сказал он, — я рассказывал сидевшим в клетках созданиям, как всё происходит. Они не боятся. Вы думаете, я — сумасшедший? — поинтересовался он.

Джозеф улыбнулся.

— Да, вы — сумасшедший. Томас говорит, что вы — сумасшедший. То же самое сказал бы Бартон. Нельзя без последствий открывать в своей душе выход всему свободному, неискажённому, что там есть. Вы правильно делаете, что проповедуете животным, сидящим в клетках, а то окажетесь в клетке сам.

Старик встал, поднял свинью и унёс её. Он притащил воды и скребницей счистил кровь с плиты, а землю под ней посыпал свежим гравием.

Уже почти стемнело, когда он закончил свежевать поросёнка. Огромная белая луна выглянула из-за гор, и её свет упал на барашки волн, которые то появлялись, то исчезали. Шум прибоя становился всё громче. Джозеф сидел в маленькой, похожей на нору хижине, а старик поворачивал куски свинины на вертеле в очаге. Негромким голосом он рассказывал о здешних местах.

— Мой дом скрыт высоким шалфеем, — говорил он. — В шалфее есть несколько прогалин. Я нашёл одну из них. Осенью здесь дерутся олени. По ночам слышен скрежет их рогов. Весной они приводят сюда для обучения своих пятнистых оленят. Оленята ведь многое должны знать, чтобы вообще остаться в живых — заслышав какие звуки, надо бежать, что означают запахи, как своими передними копытами раздавить змею.

Ещё он сказал:

— Горы сотворены из металла; небольшой слой камней, а потом — чёрное железо и красная медь. Так должно быть.

Снаружи послышались шаги. Томас позвал:

— Джозеф, где ты?

Джозеф поднялся с пола хижины и вышел.

— Обед ждёт. Заходи и поешь, — сказал он.

Но Томас решительно возразил:

— Не хочется мне находиться рядом с этим человеком. Я здесь себя скверно чувствую. Пойдём вниз, на берег. Разожжём костёр и поедим там. Дорогу освещает луна.

— Готов и ужин, — сказал Джозеф. — Заходи и поешь, в конце-то концов.

Томас осторожно, словно боясь, что какой-нибудь злобный зверь бросится на него из тёмного угла, вошёл в дом. Хижина освещалась только огнём очага. Старик рвал мясо зубами и бросал кости в огонь, а закончив еду, сонно уставился на пламя. Джозеф присел рядом с ним.

— Откуда вы приехали? — спросил Джозеф.

— Что вы говорите?

— Я говорю, зачем вы приехали сюда и живёте один?

Сонные глаза старика на мгновение прояснились, а затем угрюмо потупились.

— Не помню, — сказал он. — Не хочу вспоминать. Чтобы отыскать то, что вам надо, мне пришлось бы мысленно вернуться назад. Если я так поступлю, в прошлом я столкнусь с другими мыслями, с которыми я не хочу встречаться. Оставим это.