Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Расстреляют, — мрачно сказал Джозеф.

— Не могут они этого сделать, — Энни поднесла к самому лицу Джозефа свой корявый указательный палец. — Попомни мои слова, — злобно сказала она, — если они что-нибудь сделают с Алексом, в городе это не понравится. Алекса в городе любят. Он хоть раз кого-нибудь обидел? Нет, ты мне ответь.

— Никого не обидел, — сказал Джозеф.

— Ага! Если с Алексом что-нибудь сделают, в городе все на стену полезут, и я тоже полезу. Я этого не потерплю!

— Что же ты сделаешь? — спросил ее Джозеф.

— Сама кого-нибудь убью, — сказала Энни.

— Ну, и тебя расстреляют, — сказал Джозеф.

— Пусть! Говорю тебе, Джозеф, что-то уж слишком далеко они хватают — шляются тут день и ночь, расстреливают людей.

Джозеф поставил кресло в верхнем конце стола и напустил на себя заговорщический вид. Он тихо сказал:

— Энни!

Она остановилась и, почувствовав необычность его тона, подошла к нему ближе. Он сказал:

— Ты умеешь хранить тайны?

Энни с восхищением посмотрела на Джозефа, потому что до сих пор у него не было никаких тайн.

— Да. А что такое?

— Уильям Дил и Уолтер Доггел вчера уехали.

— Уехали? Куда?

— Уехали в Англию, на лодке.

Энни со вкусом вздохнула, предвидя впереди много интересного.

— И все об этом знают?

— Нет, не все, — сказал Джозеф. — Все, кроме… — и он незаметно ткнул пальцем в потолок.

— Когда они уехали? Почему я ничего об этом не слышала?

— Ты была занята, — выражение лица у Джозефа стало холодное, такое же, как и голос. — Корелла знаешь?

— Да.

Джозеф подошел к ней вплотную.

— Ему недолго осталось жить.

— Это почему же? — спросила Энни.

— Так поговаривают.

Энни судорожно вздохнула.

— А-а-а!..

Джозеф наконец-то обзавелся собственным мнением.

— Люди стали действовать заодно, — сказал он. — Кому охота покоряться завоевателям? Теперь всего надо ждать. Ты гляди в оба, Энни. Для тебя тоже найдется работа.

Энни спросила:

— А как же его превосходительство? Что он будет делать? За кого он?

— Этого никто не знает, — сказал Джозеф. — Он ничего не говорит.

— Он не пойдет против нас, — сказала Энни.

— Он ничего не говорит, — повторил Джозеф.

Ручка двери налево дрогнула, и в приемную медленно вошел мэр Оурден. Лицо у него было усталое, постаревшее. Следом за мэром появился доктор Уинтер. Оурден сказал:

— Хорошо, Джозеф. Спасибо, Энни. Вы прекрасно все устроили.

Они вышли, — но, прежде чем закрыть за собой дверь, Джозеф успел бросить взгляд в приемную.

Мэр Оурден подошел к камину и стал к нему спиной погреться. Доктор Уинтер выдвинул кресло из-за стола и сел.

— Сколько еще я смогу продержаться на своем посту? — сказал Оурден. — Народ мне не очень доверяет, враги тоже. Хорошо это или плохо?

— Я не знаю, — сказал Уинтер. — Ведь самому себе вы доверяете? У вас нет никаких сомнений?

— Сомнений? Нет. Я мэр. Но мне много непонятно, — он показал на стол. — Не знаю, зачем им понадобилось устраивать суд именно здесь. Алекса Мордена будут судить за убийство. Вы помните Алекса? У него жена Молли, хорошенькая такая.

— Помню, — сказал Уинтер. — Она преподавала в начальной школе. Как же, помню. Очень хорошенькая и ни за что не хотела носить очки. Ну, что ж, Алекс убил офицера — факт остается фактом. В этом никто не сомневается.

Мэр Оурден сказал с горечью:

— В этом никто не сомневается. Но зачем его судить? Почему не расстрелять сразу? Дело тут не в их сомнениях или уверенности, не в справедливости или несправедливости. Совсем не в этом. Зачем им понадобилось устраивать суд, и у меня в доме?

Уинтер сказал:

— Вероятно, ради самой процедуры. Тут заключена некая идея — если удается соблюсти форму, это все, что нужно, люди сплошь и рядом довольствуются одним соблюдением формы. У нас была армия — солдаты с винтовками, но на самом деле армии как таковой у нас не существовало. Захватчики устраивают судебный процесс в надежде на то, что люди поверят, будто он основан на законах справедливости. Ведь Алекс на самом деле убил капитана.

— Да, понимаю, — сказал Оурден.

А Уинтер продолжал:

— Если приговор будет вынесен в вашем доме, где люди всегда могли рассчитывать на справедливость…

Его слова были прерваны скрипом двери направо. В приемную вошла молодая женщина лет тридцати, очень хорошенькая. Очки она держала в руке. Платье на ней было скромное, опрятное. Она, видимо, очень волновалась. Она быстро проговорила:

— Энни велела мне пройти прямо сюда, сэр.

— Правильно, — сказал мэр. — Вы Молли Морден?

— Да, сэр. Все говорят, что Алекса будут судить и расстреляют.

Оурден на минуту опустил глаза, и Молли опять заговорила:

— Говорят, что судить его будете вы. Ваше слово решит все.

Оурден испуганно посмотрел на нее:

— Что такое? Кто это говорит?

— Все в городе, — женщина стояла, вытянувшись во весь рост. Она спросила его не то умоляюще, не то властно: — Вы этого не сделаете, сэр, ведь, правда, не сделаете?

— Откуда в городе знают то, чего я сам не знаю? — сказал мэр.

— Это великая тайна, — сказал доктор Уинтер. — Великая тайна, которая не дает покоя всем властелинам во всем мире — откуда народ все знает? Теперь, как я слышал, эта же тайна не дает покоя и нашим захватчикам — каким образом вести проникают в народ, минуя цензуру, каким образом истина пробивается на свободу? Это великая тайна.

Женщина огляделась по сторонам, так как в комнате вдруг потемнело, и ее, вероятно, испугало это.

— Туча, — сказала она. — Говорят, что надо ждать снега, хоть для зимы еще рано.

Доктор Уинтер подошел к окну, взглянул на небо и сказал:

— Да, большая туча. Может быть, пройдет мимо?

Мэр Оурден зажег еще одну лампу, но она дала только маленький круг света. Он выключил ее и сказал:

— Тоскливая вещь — электричество днем.

Молли опять подошла к нему.

— Алекс не такой, чтобы убивать людей, — сказала она. — Алекс горячий, но против закона он никогда не шел. Его все уважают.

Оурден положил руку ей на плечо и сказал:

— Я помню Алекса еще мальчиком. Я помню его отца и деда. В молодости дед ходил на медведей… Вы это знаете?

Молли не обратила внимания на его слова.

— Ведь вы не осудите Алекса?

— Нет, — сказал он. — Разве я могу его осудить?

— В городе говорят, что осудите — ради порядка.

Мэр Оурден зашел за стул и стиснул пальцами его спинку.

— А в городе хотят порядка, Молли?

— Я не знаю, — сказала она. — Свободными быть хотят.

— А люди знают, как этого достичь? Знают, какими способами надо бороться с вооруженным противником?

— Нет, — сказала Молли, — вряд ли.

— Вы умница, Молли; может быть, вы знаете?

— Нет, сэр, но, по-моему, люди чувствуют так: если смириться, значит, признать себя побежденными. Они хотят доказать этим солдатам, что побежденных здесь нет.