Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Но им нечем воевать. Разве можно с голыми руками идти на пулеметы? — сказал доктор Уинтер.

Оурден сказал:

— Молли, когда вы узнаете, что они решили, вы сообщите мне об этом?

Молли недоверчиво посмотрела на него.

— Да… — сказала она.

— А подумали «нет». Вы мне не доверяете?

— Как будет с Алексом? — допытывалась она.

— Я не стану его судить. Он не совершил никакого преступления против своего народа, — сказал мэр.

Молли, видимо, колебалась. Она сказала:

— А они… они убьют Алекса?

Оурден долго смотрел на нее, потом сказал:

— Дорогая моя, дорогая…

Она стояла все так же прямо.

— Благодарю вас.

Оурден подошел к ней, и она слабо проговорила:

— Не трогайте меня. Пожалуйста, не трогайте меня, не трогайте, — и его рука опустилась. Минуту Молли стояла молча, потом повернулась, все такая же прямая, и вышла.

Как только дверь за ней закрылась, в приемную вошел Джозеф.

— Простите, сэр, но вас желает видеть полковник. Я сказал, что вы заняты. Я знал, что она здесь. И мадам тоже хочет вас видеть.

Оурден сказал.

— Попросите сюда мадам.

Джозеф удалился, и мадам тут же вошла в приемную.

— Я не знаю, как мне быть, — начала она, — не может же наш дом вместить столько народу. Энни все время злится.

— Ш-ш, — сказал Оурден.

Мадам удивленно посмотрела на него.

— Я не понимаю, что…

— Ш-ш! — сказал он. — Сара, я прошу тебя сходить к жене Алекса Мордена. Ты понимаешь? Я прошу тебя побыть с Молли Морден. Говорить ничего не надо, просто побудь с ней.

Мадам сказала:

— У меня тысяча разных…

— Сара, я прошу тебя побыть с Молли Морден. Не оставляй ее одну. Иди.

Мадам, наконец, поняла его.

— Хорошо, — сказала она. — Хорошо, я пойду. Когда это будет кончено?

— Не знаю, — сказал он. — Я пришлю тогда Энни.

Она легко поцеловала его в щеку и вышла. Оурден подошел к двери и крикнул:

— Джозеф, теперь я могу принять полковника.

Вошел Лансер. Он был в новом, свежевыутюженном мундире и с маленьким кортиком у пояса. Он сказал:

— Добрый день, ваше превосходительство. Мне бы хотелось побеседовать с вами неофициально, — он взглянул на доктора Уинтера. — И наедине.

Уинтер медленно направился к двери, и когда он был уже у порога, Оурден остановил его.

— Доктор.

Уинтер повернулся:

— Да?

— Вы придете сегодня вечером?

— У вас есть какая-нибудь работа для меня? — спросил доктор.

— Нет, нет… Просто мне бы не хотелось оставаться одному.

— Приду обязательно, — сказал доктор.

— Да, еще вот что: как вы находите Молли?

— Да ничего. Ей, наверно, очень трудно сдерживаться. Но она крепкая, Молли настоящая, крепкая. Ведь она урожденная Кендерли.

— Да, как это я забыл! — сказал Оурден. — Она Кендерли, конечно!

Доктор Уинтер вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

Лансер учтиво ждал. Он посмотрел на закрывшуюся дверь, потом на стол и стоявшие вокруг него стулья.

— Я думаю, не надо говорить, сэр, как мне все это неприятно. Я бы очень хотел, чтобы ничего такого не было.

Мэр Оурден склонил голову, и Лансер продолжал:

— Я к вам очень расположен, сэр, и я уважаю вас, но дело остается делом. Вы, конечно, согласитесь с этим.

Оурден ничего не ответил. Он смотрел Лансеру прямо в глаза.

— Мы действуем не сами по себе и не только по собственному усмотрению.

Лансер ждал ответа после каждой фразы, но не получал его.

— Мы поступаем согласно определенным предписаниям, которые исходят из столицы. Этот человек убил офицера.

И, наконец, Оурден ответил:

— Почему вы не расстреляли его? Надо было расстрелять сразу.

Лансер покачал головой.

— Если я соглашусь с вами, это дела не изменит. Вы знаете не хуже меня, что наказание служит главным образом для острастки потенциальным преступникам. Следовательно, ему надо придать гласность. И даже соответственным образом обставить эту процедуру, — он засунул палец за пояс и тронул свой маленький кортик.

Оурден отвернулся к окну и посмотрел на потемневшее небо.

— Ночью выпадет снег, — сказал он.

— Мэр Оурден, вы знаете, что данные нам приказы непререкаемы. Мы должны вывозить уголь. Если нам будут чинить препятствия, мы восстановим порядок силой, — в его голосе послышались строгие нотки. — В случае необходимости мы не остановимся и перед расстрелами. Если вы хотите охранять свой народ от всяческих бед, помогите нам поддерживать здесь порядок. Наше правительство считает целесообразным, чтобы репрессивные меры исходили от местных властей. Это способствует укреплению общей ситуации.

Оурден тихо сказал.

— Значит, в городе все известно. Да, в этом есть что-то таинственное. — Потом спросил громко: — Вы хотите, чтобы я вынес смертный приговор Александеру Мордену?

— Да, и если это будет сделано, вы предотвратите дальнейшее кровопролитие.

Оурден подошел к столу, выдвинул кресло и сел в него. И вдруг дело обернулось так, словно он стал судьей, а Лансер преступником. Мэр постучал пальцами по столу. Он сказал:

— Вы и ваше правительство не понимаете людей. Ваше правительство и ваш народ единственные во всем мире терпели поражение за поражением в течение многих веков, и только потому, что вы не понимали людей, — он помолчал.

— Ваши принципы здесь не приложимы. Прежде всего я мэр. Я не имею права выносить смертные приговоры. В нашем городе никто не обладает таким правом. Если я пойду на это, я буду таким же нарушителем закона, как и вы.

— Мы нарушители закона? — сказал Лансер.

— Подходя к городу, вы убили шестерых человек. По нашим законам, вы — все до единого — повинны в убийстве. Зачем вы повторяете этот вздор насчет законности, полковник? Между нами нет законности. Между нами война. Разве вы не знаете, что вам придется перебить всех нас до последнего человека, чтобы потом мы не перебили вас? Вы нарушили закон, когда вторглись к нам, и теперь на его месте возник новый. Разве вы этого не знаете?

Лансер сказал:

— Разрешите мне сесть.

— Зачем спрашивать? Опять ложь. Вы могли бы приказать мне разговаривать с вами стоя.

Лансер сказал:

— Нет. Можете не верить мне, но это не ложь. Лично я питаю уважение к вам и к вашему посту, но… — он поднес на секунду руку ко лбу. — То, что думаю я, сэр, я, человек известного возраста и с известным грузом воспоминаний, не имеет никакого значения. Я могу согласиться с вами, но это дела не изменит. Военная и политическая система, в которой я работаю, имеет некоторые теоретические и практические установки, и они определены раз и навсегда.

Оурден сказал:

— И эти установки испокон веков оказывались несостоятельными.

Лансер горько рассмеялся.

— Я, как некая человеческая личность с известным грузом воспоминаний, могу согласиться с вами, могу даже добавить, что одна из основных особенностей людей военного образа мыслей и действия — это неспособность учиться, неспособность видеть что-либо помимо кровопролития, кое является их прямой обязанностью. Но я не склонен предаваться воспоминаниям. Шахтера следует расстрелять публично, ибо, согласно теории, это заставит других воздержаться от нападений на наших людей.