Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

Тондер сказал:

— Да, понимаю. Вы нас ненавидите. Но если б вы позволили, я бы стал заботиться о вас.

Теперь Молли знала, что сила на ее стороне, и в том, как она сузила глаза, чувствовалась жестокость.

— Зачем просить? — сказала она. — Вы же победители. Вам не надо просить. Ваши люди берут все, что им захочется.

— Мне этого не нужно, — сказал Тондер. — Я хочу по-другому.

И Молли засмеялась все также безжалостно.

— Вам хочется понравиться мне, лейтенант?

Он сказал просто:

— Да, — и поднял голову. — Вы красивая, теплая. У вас золотистые волосы. А я так давно не видел ласкового женского лица!

— А в моем лице вы видите ласку? — спросила она.

Он пристально посмотрел на нее.

— Хочу видеть.

И, наконец, она опустила глаза.

— Вы объясняетесь мне в любви, лейтенант?

И он с трудом сказал:

— Я хочу нравиться вам. Очень хочу. Я хочу прочесть это у вас в глазах. Я встречал вас на улице. Я следил за вами. Я запретил обижать вас. Вас никто не обидел?

И Молли спокойно сказала:

— Спасибо. Нет, меня никто не обидел.

Он говорил сбивчиво:

— Я даже написал про вас стихи. Хотите посмотреть мои стихи?

И она насмешливо спросила:

— А они очень длинные? Вам скоро уходить.

Тондер сказал:

— Нет, совсем коротенькие. Так, несколько строчек, — он сунул руку во внутренний карман куртки, вынул оттуда сложенный вдвое листок и протянул его ей. Молли нагнулась поближе к лампе, надела очки и негромко прочла:

Она сложила листок и бросила его на колени.

— Вы сами это написали, лейтенант?

— Да.

Она сказала с легкой насмешкой:

— И посвятили мне?

И Тондер смущенно ответил:

— Да.

Она не сводила с него глаз и улыбалась.

— Это не ваши стихи, лейтенант.

Он тоже улыбнулся, как мальчишка, пойманный во лжи.

— Нет.

Молли спросила его:

— А вы знаете, чьи?

Тондер сказал:

— Да, это Гейне, «Mit deinen blauen Augen». Я всегда их любил, — он смущенно засмеялся. Молли подхватила его смех, и теперь они смеялись вместе. Потом он замолчал так же неожиданно, и глаза у него стали холодные и пустые. — Не помню, когда я смеялся так в последний раз, — сказал он. — Нам говорили, что здешний народ будет любить нас, будет восхищаться нами. Ничего этого нет. Нас ненавидят, — и сразу перевел разговор на другое, словно стараясь наверстать упущенное. — Вы такая красивая. Вы так же прекрасны, как ваш смех.

Молли сказала:

— Вы опять объясняетесь мне в любви, лейтенант? Вам скоро уходить.

И Тондер сказал:

— Может быть, я и объясняюсь в любви. Человеку нужна любовь. Без любви он умирает. У него все вянет внутри, и грудь становится как сухая доска. Я очень одинок.

Молли встала с качалки. Она бросила беспокойный взгляд на дверь, подошла к печке, потом вернулась обратно к столу, и лицо у нее стало суровое, глаза смотрели безжалостно. Она сказала:

— Вы хотите, чтобы я легла с вами, лейтенант?

— Я этого не говорил! Зачем вы так?

Молли безжалостно продолжала:

— Может быть, я хочу, чтобы вы почувствовали ко мне отвращение. Я была замужем. Мой муж умер. Я не девушка, — в ее голосе слышалась горечь.

Тондер сказал:

— Я хочу нравиться вам, больше ничего.

И Молли сказала:

— Да. Вы человек цивилизованный. Вы знаете, что близость между мужчиной и женщиной бывает более полна и более радостна, если они нравятся друг другу.

Тондер сказал:

— Зачем вы так говорите? Не надо… прошу вас.

Молли быстро взглянула на дверь. Она сказала:

— Мы побежденный народ, лейтенант. Вы отняли у нас все. Я голодная. Накормите меня, и я буду лучше относиться к вам.

Тондер сказал:

— Зачем вы так говорите?

— Вам противно слушать, лейтенант? Может быть, я нарочно стараюсь вызвать у вас отвращение к себе. Моя цена — две сосиски.

Тондер сказал:

— Не смейте так говорить!

— А как было с вашими женщинами, лейтенант, после той войны. Мужчина мог выбрать себе любую за кусок хлеба или за яйцо. А вы хотите, чтобы я досталась вам даром, лейтенант? Разве цена так уж высока?

Он сказал:

— Вы обманули меня. Значит, я вам тоже ненавистен? А мне думалось, что в вас нет этой ненависти.

— Ненависти нет, — сказала она. — Я просто голодна, и я… ненавижу вас!

Тондер сказал:

— Я дам вам все, что нужно, только…

Но она перебила его:

— Вы предпочитаете называть это по-другому? «Девка» вам не нравится. Правильно я вас поняла?

Тондер сказал:

— Я не знаю, что тут понимать. Вы истолковали мои слова по-своему, с ненавистью.

Молли засмеялась. Она сказала:

— Голод — чувство малопривлекательное. Две сосиски, две сочных, жирных сосиски могут стать самой драгоценной вещью в мире.

— Перестаньте так говорить, — сказал он. — Прошу вас, перестаньте.

— Почему? Я говорю правду.

— Нет, это неправда! Это неправда!

Она посмотрела на него, потом села в качалку, опустила глаза и сказала:

— Да, это неправда. Я не чувствую к вам ненависти. Я тоже одинока. А снег лежит на крыше горой.

Тондер встал и подошел к ней. Он взял ее руку в обе свои и тихо сказал:

— Не надо меня ненавидеть. Я всего лишь лейтенант. Я не навязывался, чтобы меня послали сюда. Вы не навязывали мне свою вражду. Я не завоеватель, я — человек.

Пальцы Молли на секунду обвились вокруг его руки, и она тихо сказала:

— Да, я это знаю, знаю.

И Тондер сказал:

— У нас еще осталось крохотное право на жизнь среди всей этой смерти.

Она дотронулась рукой до его щеки и сказала.

— Да.

— Я буду заботиться о вас, — сказал он. — У нас осталось какое-то право на жизнь среди всех этих убийств. — Он положил руку ей на плечо. И вдруг она напряглась всем телом и широко открыла глаза, словно увидев перед собой призрак. Рука Тондера соскользнула с ее плеча, и он спросил: — Что случилось? Что с вами? — Но ее взгляд был все такой же неподвижный, и он повторил: — Что с вами?

Молли заговорила глухим голосом:

— Я одевала его, как маленького мальчика, который в первый раз идет в школу. Он боялся. Я застегнула ему пуговицы на рубашке и попыталась утешить его, но он не слушал моих утешений. Он боялся.

Тондер спросил:

— О чем вы?

А Молли говорила так, словно все это проходило у нее перед глазами.

— Я не знаю, почему они позволили ему придти домой. Он был такой растерянный. Сам не понимал, что происходит. Даже не поцеловал меня перед уходом. Он был такой испуганный и такой храбрый, совсем как маленький мальчик, который первый раз идет в школу.

Тондер встал:

— Это был ваш муж?

Молли сказала:

— Да, мой муж. Я пошла к мэру, но мэр ничем не мог помочь. А потом он ушел, и шаги у него были не очень ровные, не очень твердые, и вы повели его на площадь и расстреляли… Для меня во всем этом было что-то странное, ужаса я тогда не чувствовала. Мне как-то не верилось…