Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

Сперва мы не хотели, но когда он стал размахивать своей резиновой дубинкой над нашими головами, нам ничего не оставалось, как заплясать.

До сих пор, вспоминая эту лунную ночь в дороге, я прихожу в ужас. Мы плясали, кружились, скакали, хлопали крыльями. Пот лил с нас ручьем, а он, злодей, летал вокруг нас, размахивал своей дубинкой и давился от смеха.

Когда мы уже до того наплясались, что едва могли держаться на ногах, злодей достал кусок свинины и приказал нам есть!

Мы из последних сил старались убедить его, что еврейским ангелам нельзя есть свинину. Но все как об стенку горох, злодей уперся, и нам пришлось подчиниться.

Мы ели и кривились, было тошно. Наше отвращение, кажется, доставляло ему удовольствие. Он трясся от смеха.

Мы пошли дальше. Пристыженные, униженные. Я сказал моему другу:

— Писунчик, помни, никто в раю не должен знать, что мы ели свинину. Нас со света сживут. Помни — молчок.

Мы шли всю ночь, весь день и только к вечеру добрались до границы. Мы едва стояли на ногах.

Димитрий-ангел передал бумагу святому Петру и отдал честь.

— До свиданья, жидки!

Святой Петр надел очки и стал читать бумагу. Пока он читал, мы отдыхали, переводили дух. Шорабор стоял смирно, будто он не бык, а корова.

— Настоящий Аман, этот Димитрий-ангел, — заметил даян, — и так-то ведут себя в раю. Избави Бог.

— Хвала Всевышнему, — вздохнул раввин, — что Шорабор опять в нашем раю. Я представляю себе ликование праведников, когда он вернулся.

— Даже не спрашивайте, что творилось. Был настоящий парад. Но об этом я расскажу, Бог даст, завтра. Сейчас я устал.

Мой папа сидел как статуя. Он не сводил с меня глаз.

Мама подбежала ко мне, стала меня целовать и при этом проклинала Димитрия-ангела последними словами.

— Чтоб ему пусто было, этому Димитрию-злодею, как он тебя мучил, чтоб его мотало из одного конца рая в другой, пока я не скажу, что хватит.

Она взяла меня на руки и положила в колыбельку. Я еще услышал, как богач реб Мэхл Гурвиц сказал несколько раз «зондербар».

Потом я почувствовал, как мама поцеловала меня в щечку и, уже в полусне, услышал, как гости прощаются с папой.

И я уснул.

На следующий вечер, когда раввин, даян и богач реб Мэхл Гурвиц уселись за наш стол, я без промедления продолжил свой рассказ.

— Как только мы, то есть я, мой друг Писунчик и Шорабор, пересекли границу еврейского рая, мы услышали звук трубы. Это Гимпл, еврейский ангел-пограничник, дал сигнал, что мы здесь, что Шорабор уже на территории еврейского рая.

Как из-под земли вырос десяток райских пастухов. Они вели на веревках десяток жирных отборных райских коров — жен Шорабора. Коровы были украшены разноцветными лентами в честь любимого гостя, их мужа, вернувшегося с чужбины.

Гимпл, ангел-пограничник, подал нам знак, чтобы мы отошли. Первые минуты свидания должны принадлежать близким. Коровы вертели хвостами, подмигивали своему мужу, приветствовали его на своем языке:

— Вернулся наш милок! Все-то ноченьки мы проплакали, не знали, что и думать. Хвала Господу, ты здоров.

Мы все отошли и укрылись в роще, чтобы не нарушать семейную идиллию.

Почти час пролежали мы в роще. Тем временем мой друг Писунчик рассказал пастухам о том, что мы пережили в православном раю.

Когда мы вышли из рощи, Шорабор еще облизывал одну из своих благоверных, корову-красу с черной звездочкой на лбу.

— С этой минуты будьте наготове, — сказал Гимпл-пограничник. — Сейчас на горе должны развести костер, чтобы сообщить праведникам радостное известие.

Несколько пастухов ушли. Они вскарабкались на высокую райскую гору у границы и разложили такой костер, чтобы его было отовсюду видно.

Когда пастухи вернулись, они рассказали нам, что едва они разожгли костер, как зажегся костер на другой горе, а потом во мгновение ока вспыхнули костры на всех райских горах.

— Теперь праведники знают, что мы здесь, Писунчик.

— Расскажи это моей бабушке, — проворчал Писунчик, едва держась на ногах.

Я посмотрел в сторону границы и задрожал. Там, на той стороне, остался злодей Димитрий-ангел. Но как только я вспомнил, что все уже позади, мне стало легче на душе.

Я посмотрел на луну по ту сторону границы и на нашу луну и пришел к выводу, что их луна — уродина, а наша луна — именно та, которую стоит благословлять.

Гимпл-пограничник свистнул. Мы и другие пастухи собрались вокруг него.

— Благословим луну, — сказал Гимпл, — а потом — спать. Рано утром начнется парад в честь Шорабора.

Мы стали благословлять луну, подпрыгивали к ней, хлопали крыльями [97] Мы стали благословлять луну, подпрыгивали к ней, хлопали крыльями. — Здесь описан обряд «кидеш левоне» («освящение луны»), совершаемый каждый месяц вскоре после новолуния. . Луна раскачивалась в такт от удовольствия. Стала полнее и светлее.

Луна православного рая смотрела на это, смотрела и чуть не пукнула от зависти. Разозлившись, она скрылась за облаком.

Гимпл-пограничник приказал пастухам поставить коров и Шорабора в разные хлева и разъяснил почему.

— Вы, ребята, поймите, Шорабор ослаблен. Вместе с коровами — это искушение. Нужно поберечь его здоровье. Скотина есть скотина.

Пастухи сделали так, как велел ангел-пограничник. Затем они разложили в поле костер, сели вокруг него и запели:

Я и мой друг Писунчик лежали у костра и считали звезды.

— Сколько ты уже насчитал, Писунчик?

— Миллион девяносто шесть.

— А я миллион девяносто семь.

— Врешь, Шмуэл-Аба.

— Могу поклясться, если хочешь.

— Поклянись.

— Шикслех-бикслех… Теперь веришь?

Писунчик погрустнел, моя клятва «шикслех-бикслех» напомнила ему о дочери ангела-лесничего Анеле [98] …моя клятва «шикслех-бикслех» напомнила ему об… Анеле. — Шикса — нееврейская девушка. . Я толкнул его.

— Знаешь что, Писунчик? Давай считать сначала!

— Не хочу, Шмуэл-Аба!

Я придвинулся поближе к нему, стал успокаивать и гладить левое крыло.

— Послушай меня, Писунчик, забудь!

Писунчик повернулся ко мне спиной.

Я понял, что говорю впустую. Он должен выстрадать свое страдание до дна. Тогда он станет совсем другим ангелом.

Пастухи вокруг костра рассказывали истории. Я попробовал прислушаться, но ничего не расслышал: они говорили слишком тихо. Почти шептались.