Жермена Сталь - Коринна, или Италия

Граф д’Эрфейль некоторое время провел в Швейцарии, но ему наскучили альпийские ландшафты, как прежде наскучили памятники искусства Италии, и внезапно ему захотелось поехать в Англию, где, как его уверяли, можно было встретить глубокомысленных людей; проснувшись однажды утром, он почувствовал, что именно этого ему недоставало. Однако и третья попытка найти нечто интересное удалась ему не больше, чем первые две; поэтому он вдруг опять воспылал любовью к лорду Нельвилю и, придя к заключению однажды утром, что счастье лишь в истинной дружбе, покатил в Шотландию. Приехав, он первым делом отправился к лорду Нельвилю, но не застал его дома. Услышав, что он находится в замке леди Эджермон, граф д’Эрфейль вскочил на коня и помчался туда — ему не терпелось увидеть своего друга. Он скакал во весь опор, но все же заметил женщину, неподвижно лежавшую на обочине дороги; он остановился, спрыгнул с коня и поспешил к ней на помощь. Каково же было его удивление, когда он узнал в этой смертельно-бледной женщине Коринну! Графа д’Эрфейля охватила глубокая жалость; с помощью слуги он соорудил из веток носилки и намеревался отнести ее в замок леди Эджермон, когда подоспела Терезина, которая поджидала свою госпожу в карете и была встревожена ее долгим отсутствием; полагая, что лишь из-за лорда Нельвиля Коринна могла прийти в такое ужасное состояние, Терезина решила, что необходимо доставить ее в соседний городок. Граф д’Эрфейль последовал за Коринной и целую неделю, пока несчастная бредила и металась в горячке, не отходил от нее; итак, ветреный человек позаботился о ней, меж тем как человек с чувствительной душой истерзал ей сердце.

Когда Коринна очнулась, этот контраст поразил ее; с искренним волнением поблагодарила она графа д’Эрфейля, но он ответил шуткой, желая развеселить ее: он более был способен на серьезные поступки, чем на серьезные слова, и Коринна скорее могла найти в нем опору, чем поверенного своих чувств. Она старалась, напрягая ум, воскресить в памяти все, что с ней произошло, но долго не могла припомнить ни что она делала, ни что побудило ее так поступить. Вероятно, она все же подумала, что пожертвовала слишком многим, и собиралась перед отъездом своим из Англии хотя бы сказать последнее прости лорду Нельвилю, как вдруг, на другой день после того, как она пришла в себя, ей случайно попалось на глаза объявление, напечатанное в газете:

«Леди Эджермон недавно получила известие, что ее падчерица, которую она почитала умершей в Италии, жива и под именем Коринны пользуется в Риме большой литературной известностью. Леди Эджермон имеет честь ее признать и разделить с нею наследство, оставшееся после брата лорда Эджермона, недавно скончавшегося в Индии.

Лорд Нельвиль в ближайшее воскресенье вступает в брак с мисс Люсиль Эджермон, младшей дочерью лорда Эджермона и единственной дочерью леди Эджермон, его вдовы. Брачный контракт был подписан вчера».

К несчастью для Коринны, она была в полном сознании, читая это сообщение; в ее душе сразу произошел переворот, и она утратила всякий интерес к жизни; она походила на человека, осужденного на смертную казнь, но еще не знающего, когда приговор будет приведен в исполнение; и с этой минуты ею овладели лишь отчаяние и покорность судьбе.

В ее комнату вошел граф д’Эрфейль; она была еще бледнее, чем в тот час, когда лежала в обмороке на дороге, и он с беспокойством осведомился о ее здоровье.

— Мне ничуть не хуже, и я хотела бы уехать послезавтра, в воскресенье, — спокойно и твердо сказала она. — Я доеду до Плимута, а оттуда отправлюсь морем в Италию.

— Я провожу вас, — с живостью подхватил граф д’Эрфейль. — Меня ничто не задерживает в Англии, и я с восторгом совершу это путешествие вместе с вами.

— Вы очень добры, — ответила Коринна, — на редкость добры; никогда не следует судить по внешности… Я согласна принять вашу помощь до Плимута, — немного помолчав, продолжала она, — ибо не уверена, что одна доберусь до него, но стоит попасть на корабль, и тебя уже довезут до места, как бы ты себя ни чувствовал.

Затем она попросила графа д’Эрфейля оставить ее одну и долго плакала, моля Бога дать ей силы перенести это горе. В ней уже ничего не осталось от прежней пылкой, порывистой Коринны; кипучая энергия ее иссякла, она испытывала какой-то непостижимый для нее упадок духа и впала в странное спокойствие. Несчастье сломило ее; но ведь и самые непокорные люди рано или поздно неизбежно склоняются под бременем горя.

В воскресенье утром Коринна с графом д’Эрфейлем уехала из Шотландии.

— Сегодня! — произнесла она, поднявшись с постели и направляясь к двери. — Сегодня!

Граф д’Эрфейль спросил, что значат эти слова; но она не ответила и погрузилась в молчание. Когда они проезжали мимо церкви, Коринна попросила у графа разрешения зайти туда на минуту; она опустилась на колени перед алтарем и, представив себе, что здесь стоят Освальд и Люсиль, помолилась за них; но ее охватило такое волнение, что, пытаясь подняться, она зашаталась и не смогла бы сделать и шага, если бы Терезина и граф д’Эрфейль не поспешили поддержать ее. Все, кто был в церкви, встали и с выражением живого участия уступили ей дорогу.

— Неужто у меня такой больной вид? — спросила она у графа д’Эрфейля. — В этот самый час женщины моложе и красивее меня с ликованием выходят из церкви.

Граф д’Эрфейль не дослушал ее: он был добросердечен, но не отличался чуткостью; хоть он и любил Коринну, ее печаль нагоняла на него в дороге тоску, и он, как умел, пытался развлечь ее, забывая, что человек не в силах забыть горести жизни. Порой он повторял ей: «Ведь я же говорил вам!» Странная манера утешать! О самодовольство суетности перед лицом чужого горя!

Коринна изо всех сил старалась скрыть свои мучения, ведь нам неловко обнаруживать глубокие переживания перед поверхностным человеком; чувство стыдливости заставляет умалчивать о том, что непонятно другому, — о снедающей душу затаенной печали, которую может облегчить лишь тот, кто разгадает ее. Коринна укоряла себя в том, что она недостаточно благодарна графу д’Эрфейлю за его внимание и заботы о ней; но в его голосе, в интонациях, во взгляде сквозила такая рассеянность, сказывалась такая жажда развлечений, что легко было забыть о его великодушных поступках, как забывал о них он сам. Разумеется, весьма благородно не придавать особой цены своим добрым делам; но в иных случаях безразличие, которое человек выказывает к своим хорошим поступкам, прекрасное само по себе, все же говорит о его легкомыслии.

Во время болезни Коринна в бреду выдала почти все свои секреты, а обо всем остальном граф д’Эрфейль узнал из газет; несколько раз он порывался поговорить с ней о том, что называл «ее делами»; но едва он произносил эти слова, как она замыкалась в себе и уверяла, что не в силах выговорить имя лорда Нельвиля. В минуту расставанья с графом д’Эрфейлем Коринна не знала, как выразить ему свою признательность; хоть она и радовалась, что остается в одиночестве, все же ее огорчала разлука с человеком, который сделал ей столько добра. Она хотела поблагодарить его, но он так искренне попросил ее не говорить об этом, что она умолкла. Она поручила ему написать леди Эджермон, что отказывается от своей доли наследства после дядюшки, и просила сообщить, будто он получил это распоряжение из Италии, утаив от ее мачехи, что она приезжала в Англию.