Жермена Сталь - Коринна, или Италия

О чем мне говорить с другими, что я могу им сказать? какая цель, какие интересы остались у меня в жизни? Я изведала самые горькие мучения и самые сладостные чувства, чего же мне еще страшиться? на что мне надеяться? мое жалкое будущее представляется мне лишь призрачной тенью прошедшего.

Почему счастье столь быстротечно?! почему оно самое непрочное из всех состояний души? Неужто страдание в порядке вещей? Тело корчится от боли, но душа свыкается с ней.

Будущая жизнь! будущая жизнь?! вот на что я уповаю; но земная жизнь обладает такою силой, что и на небе мы ищем тех же чувств, какие нас волновали здесь. В северных мифах повествуется о тенях охотников, которые гонятся за тенями оленей в облаках. Но разве мы вправе говорить, что это только тени? где же действительность? нет ничего достовернее страдания, лишь оно безжалостно выполняет все свои обещания.

Я непрестанно думаю о бессмертии, но не о том бессмертии, которое даруется людьми: те, кто, по выражению Данте, «назовет древним наше время», меня уже не интересуют; но я не верю, что мое сердце умрет. Нет, Господи, я этому не верю. Ты примешь сердце, от которого он отказался, Ты соблаговолишь принять сердце, которое смертный с презрением отвергнул.

Я знаю, мне недолго осталось жить, и эта мысль вливает в меня покой. В моем душевном состоянии отрадно терять силы, от этого слабее чувство боли.

Я не знаю, почему в горестном смятении человек более склонен к суевериям, чем к благочестию; я всюду вижу предзнаменования и не знаю чему верить. О, как сладостно быть набожным в счастье! Какую признательность к Верховному Существу должна питать жена Освальда!

Без сомнения, горе значительно изменяет к лучшему характер человека: вникая в ошибки прошлого, он улавливает связь между ними и постигшими его бедами. Но не всегда горе оказывает на него благотворное действие.

Мне необходимо глубоко сосредоточиться в себе, прежде чем достигнуть

Когда я тяжело заболею, мою душу вновь осенит спокойствие: умирающие не помышляют о греховном, и мне дороги чувства, возникающие в смертный час.

Непостижимая загадка жизни! Ни любовь, ни страдание, ни гений не могут тебя разгадать, откроешься ли ты мне во время молитвы? Быть может, разгадка этой тайны очень проста? быть может, в наших раздумьях мы много раз к ней приближались! Но невозможно сделать этот последний шаг, и душа изнемогает в тщетных усилиях. Уже давно пришла пора мне отдохнуть.

Князь Кастель-Форте покинул Рим и поселился во Флоренции, поближе к Коринне; она была очень ему благодарна за это доказательство дружбы, но ее несколько смущало, что она уже не могла быть столь увлекательной собеседницей, как прежде. Она была молчалива и рассеянна; здоровье ее слабело, и она была не в силах хоть на минуту совладать с обуревавшей ее тоской. Из дружеских чувств она еще могла поддерживать разговор; но желание нравиться уже не воодушевляло ее. Несчастная любовь охлаждает все прочие привязанности, и человек даже не может понять, что происходит в его сердце; горе отнимает у него все, что ему даровало счастье. Любовь рождает ощущение полноты жизни; человек наслаждается природой, радость озаряет всю его жизнь и все отношения с людьми; но как бедна становится жизнь, когда угасает живительная надежда, когда душа теряет способность к восторженным порывам!

Вот почему долг так настойчиво требует от женщин, и особенно от мужчин, благоговения и страха перед любовью, которую они внушили, ибо эта страсть может навек опустошить разум и сердце.

Князь Кастель-Форте пытался заводить с Коринной беседу о предметах, некогда занимавших ее; иногда она не сразу отвечала, как будто не слышала его; когда же звук его голоса и мысль, высказанная им, доходили до нее, она произносила несколько фраз, но в ее речах уже не было ни красок, ни жизни, раньше вызывавших такое восхищение, разговор вскоре замирал, и она опять впадала в задумчивость. Потом она делала новое усилие, чтобы не обескуражить добрейшего князя Кастель-Форте, но часто путалась в словах или говорила совсем не то, что хотела сказать; тогда она смущенно улыбалась, испытывая жалость к себе, и просила своего друга простить ей ее безумие.

Князь Кастель-Форте осмелился было заговорить с ней об Освальде, и, казалось, это доставляло ей какое-то горькое удовольствие; но после этих разговоров она испытывала такие муки, что ее друг решил отказаться от них. У князя Кастель-Форте была отзывчивая душа, но мужчине, особенно увлеченному женщиной, при всем его благородстве, трудно утешать ее в горе, которое доставило ей чувство к другому. Отчасти из-за уязвленного самолюбия с его стороны, отчасти из-за ее робости между ними не могла установиться полная душевная близость; да и к чему послужила бы она? Разве можно облегчить безутешное горе?

Коринна и князь Кастель-Форте каждый вечер гуляли вдвоем по берегу Арно, он беседовал с ней на различные темы, осторожно и нежно пытаясь чем-нибудь заинтересовать ее; она благодарила его пожатием руки; иногда она заводила речь о предметах, близких ее сердцу; но глаза ее наполнялись слезами, и от волнения ей становилось дурно; она бледнела и начинала дрожать, и друг ее в испуге старался поскорее отвлечь ее от этих мыслей. Однажды она вдруг начала с прежней живостью с ним шутить; князь Кастель-Форте с удивлением и радостью посмотрел на нее, но тут она разрыдалась и тотчас же убежала.

Она вышла к обеду и, протянув руку своему другу, сказала:

— Простите меня, я хотела сделать вам приятное и отплатить вам за вашу доброту; но мне это не по силам; будьте великодушны и примите меня такою, какая я есть.

Князя Кастель-Форте очень тревожило здоровье Коринны. Пока еще не было ничего угрожающего, но вряд ли она могла долго прожить, и только счастливый поворот судьбы мог бы вызвать в ней прилив сил. В это время князь Кастель-Форте получил письмо от лорда Нельвиля, и, хотя оно ничего не могло изменить, ибо он сообщал о своей женитьбе, там были, однако, слова, которые могли глубоко тронуть Коринну. Долго размышлял князь Кастель-Форте, стоит ли сообщить об этом своей подруге; если бы он показал ей письмо, оно произвело бы на нее слишком сильное впечатление, а она была так слаба, что он не отважился это сделать. Покамест он обдумывал этот вопрос, от лорда Нельвиля пришло другое письмо, которое также могло бы тронуть Коринну, но там он извещал о своем отъезде в Америку. Тогда князь Кастель-Форте окончательно решил ничего ей не говорить. Быть может, он ошибался: она не смела никому в этом признаться, но больше всего мучило ее, что лорд Нельвиль ничего ей не писал; и хотя Освальд навек с ней расстался, ей было бы отрадно услыхать, что он помнит и сожалеет о ней. Ужаснее всего для нее было его полное молчание — она даже не имела случая произнести или услышать его имя.