Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Нал ѣво отъ двери стояли ширмы, за ширмами, стояла кровать, столикъ, шкапчикъ, уставленной лекарствами и волтеровское кресло. На немъ дремалъ докторъ; онъ даже и не слыхалъ, какъ мы взошли. На кровати лежала maman, у кровати стояла молодая д ѣвушка въ б ѣломъ утреннемъ капот ѣ. Засучивъ немного рукава, она терла виски maman одеколономъ. Въ комнат ѣбыло почти темно, жарко и пахло [65] мятой, одеколоном, Гофманскими каплями и другимъ, ч ѣмъ, не знаю, какъ вамъ описать его, но это было одно изъ ясныхъ [?] впечатл ѣній моихъ въ эту минуту.

Не только когда я слышу этотъ запахъ, но когда я вспоминаю о немъ, воображеніе переноситъ меня съ необыкновенной в ѣрностью къ этой ужасной минут ѣ.

Д ѣвушка эта была сос ѣдка наша, о которой maman писала, и которая была изв ѣстна намъ подъ именемъ la belle Flamande. [89] [красавицы фламандки,] Лишь только она увидала насъ, она покрасн ѣла, отняла одну руку отъ висковъ maman только для того, чтобы освид ѣтельствовать ею, не непристоенъ ли ее туалетъ (она была въ распашномъ пенуар ѣ), и не кланяясь отцу, грустно, почти незам ѣтно улыбнувшись, шопотомъ сказала ему: «въ забытьи». Н ѣкоторые говорятъ, что въ сильномъ гор ѣчелов ѣкъ не думаетъ ни о чемъ больше, какъ о своемъ гор ѣ. Неправда, я былъ въ сильномъ гор ѣвъ эту минуту, но я зам ѣчалъ вс ѣмелочи: наприм ѣръ, я зам ѣтилъ эту полуулыбку de la belle Flamande, [90] [красавицы фламандки,] которая значила: «хотя и грустное теперь время, но все я вамъ рада». Я зам ѣтилъ, какъ отецъ въ одно и то же время, какъ онъ посмотр ѣлъ на лицо maman, кинулъ взглядъ и на ее прекрасныя, обнаженныя почти до локтя, руки. Я ув ѣренъ, что отецъ, который былъ убитъ горемъ въ эту минуту, полюбовался этими руками, но подумалъ «какъ можно въ такую минуту думать о такихъ вещахъ». Глаза maman были открыты, но она не видала. О, никогда не забуду я этаго страшнаго взгляда! Въ немъ было видно ужасное страданіе! Насъ увели. Больше я ничего не помню, не знаю и вспоминать не хочу. Страшно! Я потомъ у [91] Зачеркнуто: Афимьи. Прасковьи Савишны спрашивалъ о кончин ѣматушки. Вотъ что она мн ѣсказала. «Какъ васъ увели, она еще долго металась, моя голубушка, какъ давило ее точно что то, потомъ спустилась съ подушекъ и будто задремала такъ тихо, спокойно, точно Ангелъ небесный, только дышала тяжело. Мы хот ѣли съ С[офьей] А[лександровной] хоть подушечку подъ головку подложить. Но П. И. сказалъ, что лучше ее не трогать, чтобы не разбудить. Я вышла посмотр ѣть, что питье не несутъ, прихожу, а ужъ она опять, моя сердечная, все раскидала на постел ѣи все манитъ Софью Александровну къ себ ѣ. Та нагнется къ ней, а ужъ силъ, видно, н ѣтъ сказать что́; отворитъ губку и только вздохнетъ, потомъ все охала: «Боже мой, Господи, д ѣтей, [66] д ѣтей.» И какимъ жалобнымъ голосомъ. Видно хот ѣлось ей васъ благословить. Я хот ѣла за вами б ѣжать. И. М. опять сказалъ: «не надо, это хуже встревожитъ, не ходи», и посл ѣужъ только все руку подыметъ и опять опуститъ. И что̀ она этимъ хот ѣла, Богъ ее знаетъ. Я такъ думаю, что васъ заочно благословляла, да видно не привелъ Господь. Потомъ видно опять подступила хуже боль, приподнялась, моя голубушка, по глазамъ видно, что ужасно мучалась б ѣдняжка, и опять упала на подушки. «Матерь Божія, не остави ихъ», и уц ѣпилась зубами за простыню, а слезы въ три ручья такъ и потекли. — «Ну потомъ?» спросилъ я. — «Что потомъ, батюшка», и слезы закапали изъ глазъ доброй старушки. Она махнула сморщенной рукой и не могла больше говорить.

Maman умерла въ ужасныхъ страданіяхъ. За что? Помню я, какъ на второй день взошелъ я въ гостиную. На стол ѣстоялъ гробъ, в гробу лежала maman. Это было вечеромъ, св ѣчи нагор ѣли, одинъ дьячокъ сид ѣлъ въ дальнемъ углу, и слышно было его однообразное и тихое чтеніе. Лицо было открыто. Я тихо отворилъ дверь, дьячокъ оглянулся, но продолжалъ читать. Мн ѣхот ѣлось посмотр ѣть еще разъ на нее. Неописанное чувство страху обуяло всего меня, нервы были разстроены, на щекахъ только-что высохли слезы, я подошелъ къ столу и сталъ смотр ѣть, но я вид ѣлъ только св ѣтъ, парчи, серебряные подсв ѣчники. Я сталъ смотр ѣть пристальн ѣе, взоры мои устремлялись на то м ѣсто, гд ѣдолжна была быть ея голова. Розовая подушка, чепчикъ, в ѣнчикъ, и еще что-то б ѣлое цв ѣта воска, которое я принималъ то за лицо, то говорилъ себ ѣ, что это не можетъ быть — все сливалось вм ѣст ѣ, и ничего для меня не представляло. Я сталъ на стулъ, чтобы лучше разсмотр ѣть, но и тутъ сначала я не в ѣрилъ себ ѣ, что то желтоватое безцв ѣтное м ѣсто, на которомъ я сначала не могъ разобрать ничего, (мн ѣстрашно было в ѣрить) было ея лицо, но малу-по-малу я сталъ узнавать знакомыя милыя черты, сталъ [67] вглядываться въ нихъ, и, несмотря на то, что глазъ не было, что на одной щек ѣ, подъ кожей, видно было черноватое пятно, складъ губъ, вытянувшіяся линіи щекъ, опущенныя в ѣки, лобъ, на которомъ сгладились вс ѣморщины, — все носило такой отпечатокъ величія спокойствія и спокойствія неземнаго, что я не могъ оторвать глазъ отъ него. — <���Я смотр ѣлъ, смотр ѣлъ и долго смотр ѣлъ, сколько времени, я не могъ бы сказать, потому что въ это время не было для меня времени, и о чемъ я думалъ, что я чувствовалъ, этаго описать н ѣтъ силъ. Сначала, смотря на это лицо, съ которымъ соединялось столько дорогихъ воспоминаній, я воображалъ и вспоминалъ ее то въ томъ, то въ другомъ положеніи; воображеніе рисовало цв ѣтущія жизнью и радостью картины, а передо мною лежала смерть. Воображеніе измучалось этой работой, которая безпрестанно разрушала д ѣйствительность.>

Я ув ѣренъ, что ангелы, которые въ небесахъ несли душу моей матери, чтобы вселить ее въ жилищ ѣправедныхъ и отдать ее Богу, взяли и мою на время. Такъ пробылъ я, облокотясь къ ст ѣн ѣдо т ѣхъ поръ, пока не отворилась дверь, и не взошелъ другой дьячокъ на см ѣну. Это разбудило меня. Все время, которое я провелъ въ этомъ созерцаніи, можно вычеркнуть изъ моей жизни; я не помню, [92] Зачеркнуто: всего того, что происходило въ моей душ ѣ . но зато посл ѣсмерти моей, я ув ѣренъ, что душа моя вспомнитъ эти минуты. Я не плакалъ, но когда меня разбудили, я зам ѣтилъ, что мн ѣпора выдти, и мысль, что дьячокъ, который вид ѣлъ мое положеніе, можетъ принять его за безчувственность и д ѣтское любопытство, пришла мн ѣ. Я перекрестился, поклонился въ землю, и слезы хлынули изъ глазъ моихъ градомъ. Было 12 часовъ; я пошелъ спать. Я спалъ кр ѣпко, спокойно и долго [93] Зачеркнуто: какъ и всегда посл ѣ слезъ и горя. . Нервы мои успокоились, утромъ мы пошли къ пана ѳид ѣ, которую служили передъ т ѣмъ, какъ нести т ѣло въ церковь. Дворовые и крестьяне пришли вс ѣвъ слезахъ прощаться. Мн ѣдосадно было, что и они плачутъ и показываютъ знаки горести также, какъ и я, и что н ѣтъ мн ѣникакого средства показать имъ, что я огорченъ больше вс ѣхъ ихъ (нав ѣрно больше половины плакали отъ души). Напрасно я сердился на нихъ. Запахъ былъ сильный и тяжелый, но мн ѣне в ѣрилось, чтобы это пахло т ѣло, я искалъ другой причины. Во время пона ѳиды я не молился, но стоялъ въ душ ѣдовольно хладнокровно, хотя плакалъ и кланялся безпрестанно въ землю. — Новый полуфрачекъ, который на меня над ѣли, жалъ мн ѣподъ мышками, и рукава нехорошо сид ѣли, и я чувствовалъ, что я скор ѣе смешонъ въ этой одежд ѣ, [68] ч ѣмъ жалокъ. Ежели бы меня оставили въ обыкновенномъ плать ѣ, какое бы оно см ѣшное ни было, хоть арлекинское, мн ѣбы это въ голову не пришло, но о новомъ, непривычномъ плать ѣя думалъ. Я наблюдалъ за позой отца, который стоялъ у изголовьи гроба бл ѣдный, какъ платокъ, и, какъ видно, съ усиліемъ удерживалъ слезы. Онъ былъ прекрасенъ въ эту минуту, вс ѣдвиженія его были, какъ и всегда, граціозны, свободны и ув ѣренны, но не знаю, почему, мн ѣвъ эту минуту представилось его лицо, когда онъ въ кондитерской хот ѣлъ поц ѣловать француженку. Я старался отогнать мысль о немъ, но невольно думалъ о томъ, что онъ слишкомъ величественъ въ своей горести. Я не могъ понять, почему онъ не плачетъ и старается выказывать твердость. — Онъ старался сказать твердымъ голосомъ, чтобы пода[ли] табуретъ къ гробу, но голосъ его дрожалъ.