Элизабет Гаскелл - Руфь (Без указания переводчика)

Это былъ человѣкъ съ умомъ и съ твердымъ характеромъ; онъ имѣлъ своего рода совѣсть, имѣлъ ея даже болѣе нежели многіе, потомучто сознавалъ на себѣ нѣкоторыя обязанности внѣ круга своей семьи. Онъ не отказывался отъ дѣла, какъ сдѣлалъ бы другой, а поспѣшно вытребовалъ кредиторовъ, повѣрилъ счетъ, внесъ деньги за аренду и уплатилъ всѣ долги. Потомъ внеся за недѣлю впередъ около восьмидесяти процентовъ въ скельтанскій банкъ, сталъ пріискивать куда бы помѣстить въ ученье бѣдную, убитую горемъ Руфь. Услыхавъ о мистриссъ Мезонъ, онъ переговорилъ съ нею и устроилъ дѣло. Потомъ онъ приѣхалъ въ кабріолетѣ за Руфью и нетерпѣливо дожидался, пока она со старою служанкою укладывала свои платья и со слезами обходила садъ, срывая любимыя китайскія и дамаскія розы, только-что разцвѣтшія подъ окнами комнаты, гдѣ жила ея мать. Сѣвъ въ кабріолетъ, она была вовсе неспособна, даже если бы была расположена, выслушивать наставленія въ расчетливости и въ покорности судьбѣ, читаемыя ей опекуномъ. Она была смирна и молчалива, поджидая ночи, когда лежа въ постелѣ, ей можно будетъ отдаться всему своему горю, возбужденному въ ней разлукою съ роднымъ кровомъ, гдѣ она жила съ родителями, жила тою вѣчно однообразною жизнію, которая составляетъ благословеніе или несчастіе дѣтства. Но на ночь въ ея комнатѣ оказалось четверо другихъ дѣвушекъ и она не могла при нихъ плакать. Она выждала пока всѣ онѣ заснули и тогда, уткнувъ лицо въ подушку, судорожно разрыдалась. Она останавливалась только затѣмъ, чтобы живѣе вызывать воображеніемъ каждое воспоминаніе изъ своихъ счастливыхъ дней, столь мало цѣнимыхъ пока они длятся въ своей невозмутимой тишинѣ, столь горько оплакиваемыхъ когда они минуютъ навсегда. Руфь припоминала каждый взглядъ, каждое слово своей матери и въ новымъ отчаяніемъ оплакивала перемѣну, произведенную ея смертію — этимъ первымъ облакомъ, затмившимъ жизнь Руфи. Участіе Дженни, пробужденной неудержными рыданіями бѣдной дѣвочки, скрѣпило между ними, въ эту ночь, нѣжное сочувствіе. Любящія способности Руфи, безпрестанно искавшія пищи, не находили вокругъ иного достойнаго предмета, который могъ бы замѣнить имъ утрату родственныхъ узъ.

Но мало-помалу, мѣсто Дженни въ сердце Руфи было замѣнено другимъ лицомъ. Нашолся нѣкто, слушавшій съ нѣжнымъ участіемъ ея маленькія откровенности, распрашивавшій о ея раннихъ, счастливыхъ дняхъ, и въ свою очередь, говорившій ей о своемъ дѣтствѣ, въ дѣйствительности не столь счастливомъ какъ дѣтство Руфи, но болѣе блестящемъ. Слушая расказы о молочно-бѣломъ, арабскомъ пони, о старинной картинной галереѣ дома, объ алеяхъ, терасахъ и фонтанахъ сада, Руфь живо представляла себѣ все это какъ фонъ картины, на которой все ярче и ярче выдавался въ ея мысляхъ одинъ извѣстный образъ.

Не слѣдуетъ полагать однако, что все это случилось разомъ, хотя промежуточныя ступени были пройдены незамѣтно. Въ первое воскресенье мистеръ Беллингемъ говорилъ съ нею только о своемъ желаніи имѣть свѣдѣнія насчетъ портретовъ. Въ слѣдовавшія за тѣмъ два воскресенья онъ не приходилъ въ церковь св. Николая. На третье, онъ явился и шолъ нѣкоторое время рядомъ съ Руфью, но замѣтивъ ея смущеніе, оставилъ ее. Тутъ ей захотѣлось вдругъ чтобы онъ вернулся; день этотъ показался ей очень скучнымъ и она удивлялась почему это ей могло показаться, что не хорошо идти рядомъ съ такимъ добрымъ и ласковымъ джентльменомъ, какъ мистеръ Беллингемъ. Какъ глупо съ ея стороны быть еще такою застѣнчивою. Если онъ опять заговоритъ съ нею, то она уже не станетъ размышлять что скажутъ объ этомъ люди, а будетъ только наслаждаться удовольствіемъ, которое доставляютъ ей его ласковыя рѣчи и видимое участіе къ ней. Но тутъ ей казалось, что онъ уже никогда о ней болѣе не вспомнитъ; вѣрно ея лаконическіе отвѣты показались ему очень рѣзкими. Какъ это она могла такъ грубо съ нимъ обращаться? Въ будущемъ мѣсяцѣ ей уже минетъ шестнадцать лѣтъ, а какой она еще глупый ребенокъ! Такія-то нравоученія читала она сама себѣ, разставшись съ мистеромъ Беллингемомъ; результатомъ ихъ было то, что на слѣдующее воскресенье она въ десять разъ болѣе смущалась и краснѣла и была въ десять разъ прелестнѣе (какъ показалась Беллингему). Онъ предложилъ пойти домой не прямою дорогою, чрезъ Гай-Стритъ, а вокругъ, чрезъ Лисауесъ. Сначала она отказалась, но потомъ съ удивленіемъ спросивъ себя почему она отказывается отъ дѣла, по ея разумѣнію и понятію (по ея понятію) совершенно невиннаго, ктому же столь пріятнаго и заманчиваго, она согласилась обойти вокругъ. Дойдя до луговъ, окружавшихъ городъ, она забыла всякій страхъ и смущеніе, — она позабыла даже о присутствіи мистера Беллингема, восхищонная нѣжною прелестью февральскаго, весенняго дня. Изъ-подъ груды старыхъ листьевъ, скопленныхъ промежъ изгородей, выходили молодые, зеленые побѣги и мелькали блѣдныя звѣздочки бѣлой буквицы. Тамъ и сямъ, золотистый цикорій оживлялъ берега маленькой рѣчки, журчавшей въ весеннемъ полноводья у края дороги. Солнце стояло низко на горизонтѣ, и дойдя до высоты Лисауеса, Руфь вскрикнула отъ восторга при видѣ вечерняго зарева, пылавшаго на краю пурпуроваго неба, тогда какъ на заднемъ планѣ, темные, обнажонные лѣса принимали почти металическій блескъ въ золотистомъ туманѣ солнечнаго заката. Дорога полями простиралась не далѣе какъ на три четверти мили, но они шли ею почему-то цѣлый часъ. Руфь обратилась къ мистеру Беллингему, благодаря его, что онъ повелъ ее домой этою прекрасною дорогою, но встрѣтивъ его страстный взглядъ и оживленное лицо, внезапно умолкла. Она тихо простилась съ нимъ и поспѣшно вошла въ домъ, взволнованная и счастливая, съ сильно бьющимся сердцемъ.

— Странно, думалось ей въ тотъ вечеръ: — отчего это мнѣ сдается, что эта восхитительная вечерняя прогулка была не то что дурнымъ дѣломъ, но и не совсѣмъ хорошимъ. Почему же это? Вѣдь я не отняла у мистриссъ Мезонъ того времени, которымъ ей обязана, что конечно было бы дурно; но по воскресеньямъ я иду куда хочу; а я была въ церкви, значитъ ничего не сдѣлала дурного. Еслибы, положимъ, я гуляла съ Дженни, чувствовала ли бы я то что чувствую теперь? Вѣрно во мнѣ самой есть что-нибудь такое нехорошее, что я чувствую себя виноватою, не сдѣлавъ ровно ничего дурного. Я должна бы благодарить Бога за счастіе, доставленное мнѣ этою пріятною, весеннею прогулкою. Маменька всегда говорила что когда какое-нибудь удовольствіе насъ счастливитъ, то это доказываетъ, что оно невинно и полезно для насъ.

Она все еще не сознавала, что присутствіе Беллингема придало много прелести прогулкѣ, а потомъ, когда могла бы уже сознать это, когда недѣля за недѣлею, воскресенье за воскресеньемъ вели одну прогулку за другою, ее уже слишкомъ поглотило новое чувство, чтобы оставалась возможность анализировать себя.