Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

-- Знаю, брат; слыхали... Поди-ка ты стукнись в эту массу-то, так я и лечить не стану; тут, брат, и покрепче твоего лбы вдребезги разбивались...

-- Не о крепости лбов речь,-- сказал Светлов отрывисто.

-- Так о чем же?

-- А речь о том, что наше дело -- проводить как можно больше сознания в массу.

-- Ну, и будешь проводить; уж сколько тысяч лет проводят... Что же тебе, легче? -- сердито спросил Ельников.

-- Пожалуй, что и легче...

-- То-то "пожалуй, что"! Нет, не легче, видно. Цивилизация-то вон одной рукой тебе служит, а другой норовит твоему врагу угодить: вдунет она тебе в одно ухо, что вот, мол, ты массами действуй -- вернее, да сама же сейчас и побежит к твоему врагу нашептывать в другое ухо, что, мол, и против масс верное средство есть,-- гильотину ему какую-нибудь нашепчет; и дешево, мол, и сердито. Это ведь, брат, обоюдоострый ножичек, цивилизация-то... Прежде, бывало, искрошат тебя бесцеремонно, как репу, изрубят, как бифштекс, и лежи помалкивай. А теперь в утонченности разные пустятся, все изобретения новейшие к тебе применят; даже физиологию пустят в дело, да так тебя, милого друга, оцивилизуют, что, прежде чем ты ножки-то протянешь, из тебя какую угодно тварь выделают! И так это все тонко да вежливо, по всем правилам естествоведения!..-- говорил Ельников, задыхаясь от волнения и кашля.

Он полуприлег на диван.

Гриша смотрел на него, широко открыв глаза и жадно ловя каждое слово. Болезненное, желчное лицо доктора показалось ему удивительно привлекательным в эту минуту; раньше оно было как будто скучно, апатично. Мальчика глубоко поразили последние слова Ельникова; они словно бурю подняли в его, еще совершенно шатких, понятиях. Даже Светлов почувствовал себя не по привычке взволнованным: он не мог не согласиться во многом с резким отзывом товарища.

-- Так в чем же исход-то, по-твоему? -- спросил у него Александр Васильич, печально опуская голову.

-- О sancta simplicitas! -- воскликнул Ельников.-- Это значит: "святая простота",-- пояснил он Грише.-- И ты еще, Светловушка, об исходе помышляешь? Изойди кровью -- вот тебе и исход весь!

Ельников закашлялся в платок и с какой-то невыразимой грустью мотнул головой присутствующим на проступившее у него на платке алое пятнышко крови.

Гриша чуть не заплакал. Александр Васильич отвернулся к окну; жгучую слезу проглотил он в эту минуту.

-- Нет!-- сказал вдруг Ельников, приподнимаясь на диване и смотря прямо в глаза Светлову,-- ты прав: надо действовать, надо работать всеми силами ума и души, хотя бы назло безнадежности, хотя бы для того только, чтоб враг не видел тебя с опущенными руками даже и в ту минуту, когда ты задыхаться будешь по его милости!..

-- Успокойся ты ради Христа, Анемподист Михайлыч! -- проговорил взволнованно Светлов, садясь возле приятеля.

-- Успокоюсь, брат; чувствую, что скоро успокоюсь!..-- с той же невыразимой грустью сказал Ельников.-- Но будь уверен, что пока мои легкие в состоянии выработать из воздуха хоть один гран кислорода -- я не сложу рук! Вот... перед вами... еще все,-- обратился он мягко, как женщина, к Грише,-- перед вами непочатый угол надежд... Учитесь... сколько сил у вас хватит -- учитесь! Мало ли что сбрехнешь иногда, особливо коли горько станет,-- вы это забудьте пока, не принимайте на веру; почем еще знать, кто ошибается -- он или я...-- заключил Анемподист Михайлыч, указав глазами на Светлова.-- Любимовы, так вот те не ошибаются.

-- Ну, мне кажется, ты немного несправедлив к Любимову,-- заметил Светлов,-- он очень хороший человек.

-- Да что в его хорошестве-то? -- прочно ли оно? Добряк он -- это так, не спорю; а больше что же? Украсть он -- не украдет и не надует никого, скорее его самого надуют, только ведь он уж и теперь вертится; ухитряется как-то так делать, что и грызется с начальством и люб начальству. Барыни-то вот его заедают шибко. Впрочем, это мое личное мнение... А все-таки скажу, что поля он не нашего, хоть не теперь, а после...-- проговорил задумчиво Ельников.

-- Да, грех этот отчасти и я за ним знаю,-- согласился Светлов.

-- Евгений Петрович славный такой...-- застенчиво выразил свое мнение Гриша.

-- Да, он приятный человек,-- заметил как бы про себя Анемподист Михайлыч.

-- Вот что, Ельников,-- сказал Светлов, взявши товарища за руку,-- завтра вечерком я к тебе зайду потолковать серьезно кое о чем, а сегодня извиняюсь перед тобой: через полчаса мне на урок нужно.

-- Что за извинения; конечно, иди. Да ты неужто два раза в день будешь у них заниматься? -- удивился Анемподист Михайлыч, обращая глаза на Гришу.

-- Ох, нет, я не к ним. Видишь, двоюродная сестра у меня тут есть... помнишь наше общее сочинение? письмо?

-- Ну, как же, помню.

-- Так вот я к ним и иду. Я, видишь, устраиваю ей уроки, так надо ее немного подготовить к ним; приемов она еще совсем не знает, а девушка-то неглупая, да и способная к этому. Вчера я с ней в первый раз начал заниматься -- ничего, отлично выходит,-- сказал Светлов, вставая, чтоб закурить папироску.

-- Резон!-- заметил Ельников,-- прибавляй нашего полку. А вы не пойдете ли ко мне чайку вдвоем напиться?-- обратился он к Грише.-- Мне сегодня, по правде сказать, как-то не сидится одному: я было на него вон рассчитывал,-- указал Анемподист Михайлыч на Светлова,-- да, видите, у него серьезное дело на руках. Как вы думаете, а?

Гриша затруднялся, но ему, очевидно, хотелось пойти.

-- Мама ведь, я думаю, не будет о вас беспокоиться,-- ободрил его Светлов,-- она знает, что вы со мной ушли.

-- Она-то, я знаю, что ничего...-- сказал Гриша.

-- Ну, значит, и решено: пьем чай,-- заключил Ельников, повеселев несколько.

-- Я обещался познакомить вас с моими стариками, да они что-то не в духе сегодня, так мы отложим это до другого раза,-- сообщил Александр Васильич Грише, немного нахмурившись.

Мальчик догадался, впрочем, что последнее не к нему относится.

Поговорив еще с четверть часа, они все трое собрались идти.

-- Вы, господа, выходите; я вас догоню,-- заметил Светлов гостям, когда они одевались в передней.

Те вышли, а Александр Васильич прошел к матери.

-- До свидания, мама! Я иду...

Он поцеловал у нее руку.

-- Не успел, батюшка, прийти, да уж и опять идешь? -- спросила Ирина Васильевна с заметным неудовольствием.

-- Да дело есть, мама. Кстати, тебе не нужно ли что-нибудь передать Агнии Васильевне: я к ним.

-- Только у тебя и ходьбы, что к тетке Орлихе,-- ответила старушка тем же тоном,-- уж и то родные-то пеняли мне вчера из-за тебя...

-- Ну, пусть их пеняют, мама; попеняют да перестанут. Так тебе ничего не нужно передать? -- переспросил Светлов.

-- А чего мне ей заказывать? Кланяйся,-- сухо ответила Ирина Васильевна.

-- А Владимирки где не видать? -- осведомился сын.

-- Да где ему быть-то, как не в бане, поди... Ужо наделают они там с Ванькой пожар с твоей химией! -- заметила раздраженно мать.