Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Пой же, пой на болоте,
О певец, застенчивый и нежный, я слышу твою песню, твой
призыв,
Я слышу, я скоро приду, я понимаю тебя,
Но я должен помедлить минуту, ибо лучистая звезда
задержала меня,
Звезда, мой уходящий товарищ, держит и не пускает меня.

О, как я спою песню для мёртвого, кого я любил!
И как я спою мою песню для милой широкой души, что
ушла?
И каковы будут мои благовония для могилы любимого?

Морские ветры с востока и запада,
Дующие с Восточного моря и с Западного, покуда не
встретятся в прериях,
Этими ветрами и дыханием песни моей,
Их благовонием я наполню могилу любимого.

О, что я повешу на стенах его храмины?
Чем украшу я мавзолей, где погребён мой любимый?

Картинами растущей весны, и домов, и ферм,
Закатным вечером Четвёртого месяца, серой дымкой,
светозарной и яркой,
Потоками жёлтого золота великолепного, ленивого
заходящего солнца,
Свежей сладкой травой под ногами, бледнозелёными
листьями многоплодных дерев,
Текучей глазурью реки, — её грудью, кое-где исцарапанной
набегающим ветром,
Грядою холмов на речных берегах,
И чтобы тут же поблизости город с теснотою домов, со
множеством труб дымовых,
И чтоб были все сцены жизни, и все мастерские, и рабочие,
идущие с работы домой.

Вот, тело и душа — моя страна,
Мой Манхаттан, шпили домов, искристые и торопливые
воды, корабли,
Разнообразная широкая земля, Юг и Север в сиянии, берега
Огайо и сверкающая, как пламя, Миссури,
И бескрайные вечные прерии, покрытые травой и кукурузой.

Вот самое отличное солнце, такое спокойное, гордое,
Вот лилово-красное утро с еле ощутимыми бризами,
Безграничное сияние, мягкое, нежно-рождённое,
Чудо, разлитое повсюду, смывающее всех, завершительный
полдень,
Сладостный близкий вечер, желанная ночь и звёзды,
Что сияют над моими городами, обнимая человека и страну.

Пой же, пой, серо-бурая птица,
Пой из укромных болот, лей свою песню с кустов,
Безграничную песню из тьмы, оттуда, где кедры и ельник.
Пой, мой любимейший брат, щебечи свою свирельную песню,
Человеческую громкую песню, звучащую безмерной тоской.

О текучий, и свободный, и нежный!
О дикий, освобождающий душу мою, — о чудотворный певец!
Я слушаю тебя одного, но звезда ещё держит меня (и всё
же она скоро уйдёт),
Но сирень с властительным запахом держит меня.

Пока я сидел среди ночи и смотрел пред собою,
Смотрел в светлый вечереющий день, с его весенними нивами,
с фермерами, готовящими свой урожай,
В широком безотчётном пейзаже страны моей, с лесами, с
озёрами,
В этой воздушной неземной красоте (после буйных ветров и
шквалов),
Под аркою неба предвечерней поры, которая так скоро
проходит, с голосами детей и женщин,
Я видел многодвижные приливы-отливы морей, я видел
корабли под парусами,
И близилось богатое лето, и все поля были в хлопотливой
работе.
И бесчисленны были людские дома, и в каждом доме была
своя жизнь,
И вскипала кипучесть улиц, и замкнуты были в себе
города, — и вот в это самое время
Явилось облако, явился длинный и чёрный шлейф,
И я узнал смерть, её мысль и священное знание смерти.

И это знание смерти шатает теперь рядом со мною с одной
стороны,
И эта мысль о смерти шагает рядом со мною с другой
стороны,
А я — посредине, как гуляют с друзьями, взяв за руки их,
как друзей,
Я бегу к бессловесной, таящейся, всё принимающей ночи,
Вниз к берегам воды по тропинке у болота во мраке,
К тёмным торжественным кедрам и к молчаливым елям,
зловещим, как призраки.

И певец, такой робкий со всеми, не отвергает меня,
Серо-бурая птица принимает нас, трёх друзей,
И поёт нам славословие смерти, песню о том, кто мне
дорог.

Из глубоких неприступных тайников,
От ароматных кедров и елей, таких молчаливых, зловещих,
как призраки,
Несётся радостное пение птицы.
И очарование песни восхищает меня,
Когда я держу, словно за руки, обоих ночных сотоварищей,
И голос моей души поёт заодно с этой птицей.

Ты, милая и ласковая смерть,
Струясь вокруг мира, ты, ясная, приходишь, приходишь,
Днём и ночью, к каждому, ко всем,
Раньше или позже, деликатная смерть!

Слава бездонной вселенной
За жизнь и радость, за вещи, за любопытные знания,
И за любовь, за сладкую любовь — но слава! слава! слава!
Верным и хватким рукам, холодящим объятиям смерти.
Темная мать! Ты всегда скользишь неподалеку тихими и
мягкими шагами,
Пел ли тебе кто-нибудь песню самого сердечного привета?
Эту песню пою тебе я, я прославляю тебя выше всех,
Чтобы ты, когда наступит мой час, шла неспотыкающимся
шагом.

Могучая спасительница, ближе!
Всех, кого ты унесла, я пою, я весело пою мертвецов,
Утонувших в любовном твоём океане,
Омытых потопом твоего блаженства, о смерть!

От меня тебе серенады веселья.
Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,
Тебе подобают открытые дали, высокое небо
И жизнь, и поля, и громадная задумчивая ночь.

Тихая ночь под обильными звёздами,
Берег океана и хриплые волны, голос которых я знаю,
И душа, обращённая к тебе, о хорошо укутанная, просторная
смерть,
И тело, льнущее к тебе благодарно.

Над вершинами деревьев я возношу мою песню к тебе,
Над волнами, встающими и падающими, над мириадами
прерий, полей,
Над городами, густо набитыми людом, над кишащими
дорогами и верфями,
Я шлю тебе эту весёлую песню, радуйся, радуйся, о смерть.

В один голос с моей душой
Громко и сильно пела серо-бурая птица,
Чистыми и чёткими звуками широко наполняя ночь.

Громко в елях и сумрачных кедрах,
Ясно в мокрой свежести и в благоуханьи болот,
И я с моими товарищами там среди ночи.

И забрезжили предо мною войска,
И, словно в беззвучных снах, я увидел боевые знамёна,
Сотни знамён, проносимых сквозь дымы сражений,
пробитых картечью и пулями,
Они метались туда и сюда, сквозь дымы сражений, рваные,
залитые кровью,
И под конец только два-три обрывка остались на древках
(и всё в тишине).
Вот и древки разбиты, расщеплены.

И я увидел трупы войны, мириады трупов,
Я увидел кучи и кучи всех убитых войною солдат,
Но я увидел, что они были совсем не такие, как мы о них
думали,
Они были совершенно спокойны, они не страдали,
Живые оставались и страдали, мать страдала,
И жена, и ребёнок, и тоскующий товарищ страдали,
И войска, что оставались, страдали.