Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Я летаю такими полётами текучей и глотающей души,
До той глубины, где проходит мой путь, никакой лот не
достанет,

Я глотаю и дух, и материю,
Нет такого сторожа, который мог бы прогнать меня, нет такого закона, который мог бы препятствовать мне.

Я бросаю якорь с моего корабля лишь на короткое время,
Мои посланные спешат от меня на разведки или
возвращаются ко мне с донесениями.

С острой рогатиной я иду на охоту за тюленем и белым
медведем, прыгая через глубокие расселины, я
хватаюсь за ломкие синие льдины,
Я взбираюсь на переднюю мачту,
Я влезаю в бочонок для вахты,
Мы плывём по северному морю, много света кругом,
Воздух прозрачен, я смотрю на изумительную красоту,
Необъятные ледяные громады плывут мимо меня, и я плыву
мимо них, всё отчётливо видно вокруг,
Вдали беловерхие горы, навстречу им летят мои мечты,
Мы приближаемся к полю сражения, скоро мы вступим
в бой,
Мы проходим мимо аванпостов грандиозного лагеря, мы
проходим осторожно и медленно,
Или мы входим в большой и разрушенный город,
Развалины зданий и кварталы домов больше всех живых
городов на земле.

Я вольный стрелок, мой бивак у костров, что вторглись в
чужую страну,
Я гоню из постели мужа, я сам остаюсь с новобрачной,
И всю ночь прижимаю её к своим бёдрам и к своим губам.

Мой голос есть голос жены, её крик у перил на лестнице,
Труп моего мужа несут ко мне, с него каплет вода, он —
утопленник.

Я понимаю широкие сердца героев,
Нынешнюю храбрость и храбрость всех времён,
Как шкипер увидел разбитое судно, в нём люди, оно без
руля, и Смерть во всю бурю гналась за ним, как
охотник,
Шкипер пустился за судном, не отставая от него ни на шаг,
днём и ночью верный ему,
И мелом написал на борту: «Крепитесь, мы вас не
покинем» ,
Как он носился за ними и лавировал вслед за ними, и
упорно добивался своего,
Как он спас, наконец, дрейфовавших людей,
Что за вид был у дряблых женщин в обвислых платьях,
когда их увозили на шлюпках от развёрстых
перед ними могил,
Что за вид у молчаливых младенцев со стариковскими лицами
и у небритых острогубых мужчин,
Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это
впитал в себя,
Я человек, я страдал вместе с ними.

Надменность и спокойствие мучеников,
Женщина старых времён, уличённая ведьма, горит на сухом
костре, а дети её стоят и глядят на неё,
Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пал на
плетень отдышаться,
Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоносная
дробь и ружейные пули,
Эти люди — я, и их чувства — мои.

Я — этот загнанный раб, это я от собак отбиваюсь ногами,
Вся преисподняя следом за мною,
Щёлкают, щёлкают выстрелы,
Я за плетень ухватился, мои струпья сцарапаны, кровь
сочится и каплет,
Я падаю на камни, в бурьян,
Лошади заупрямились, верховые кричат, понукают их,
Уши мои, как две раны от этого крика,
И вот меня бьют с размаху по голове кнутовищами.
Предсмертные судороги я меняю, как меняют одежду,
У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда
раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и смотрю, опираясь на
лёгкую трость.
Я раздавленный пожарный, у меня сломаны передние рёбра,
Упавшие стены погребли меня под своими обломками,
Я вдыхаю огонь и дым, я слышу, как кричат мои товарищи,
Я слышу, как далеко от меня стучат их кирки и лопаты,
Они убирают упавшие балки и бережно поднимают меня,
И вот я лежу на воздухе, ночью, в красной рубахе, никто
не шумит, чтобы не тревожить меня,
Я не чувствую боли, я истощён, но счастлив,
Бледные, прекрасные лица окружают меня, медные каски
уже сняты с голов,
Толпа, что стоит на коленях, тает с горящими факелами.

Далёкие и мертвецы воскресают,
Они — мой циферблат, они движутся, как часовые стрелки,
я — часы.

Я — старый артиллерист, я рассказываю о бомбардировке
моего форта,
Я опять там.

Опять барабанный бой,
Опять атака пушек и мортир,
Опять я прислушиваюсь к ответной пальбе.

Я сам в этом деле, я вижу и слышу всё:
Вопли, проклятия, рёв, крики радости, когда ядро попало
в цель,
Проходят медлительные лазаретные фуры, оставляя свой
красный след,
Сапёры смотрят, нет ли каких повреждений, и делают
нужнейший ремонт,
Падение гранаты через расщепленную крышу, веерообразный
взрыв,
Свист летящих в вышину рук, ног, голов, дерева, камня,
железа.

Опять мой генерал умирает, опять у него изо рта
вырываются клокочущие звуки, он яростно
машет рукою
И выдыхает запёкшимся горлом: — Думайте не обо
мне… а об… окопах.

Теперь расскажу, что я мальчиком слышал в Техасе.
(Нет, не о паденьи Аламо [51]:
Некому рассказать о паденьи Аламо,
Все были убиты в Аламо,
Все сто пятьдесят человек бессловесны в Аламо.)
Это повесть о холодном убийстве четырёхсот двадцати
молодых человек.

Отступая, они образовали каре, их пожитки служили им
брустверами.
Враги окружили их, девятьсот жизней отняли они у врагов,
их самих было в девять раз меньше,
Их полковник был ранен, у них не осталось патронов,
Они сдались на почётных условиях, получили бумагу
с печатью, сдали оружье и как военнопленные
отправились в тыл.

Это были лучшие из техасских ковбоев.
Первые на коне, в стрельбе, в пеньи, на пирушках, в любви,
Буйные, рослые, щедрые, красивые, гордые, любящие,
Бородатые, обожжённые солнцем, одетые привольно,
по-охотницки,
И ни одному из них не было за тридцать.

На второй день в воскресенье их вывели повзводно и стали
убивать одного за другим, стояло красивое
весеннее утро.
Работа началась в пять часов и к восьми была кончена.
Им скомандовали: на колени! но ни один не подчинился
команде.
Иные безумно и беспомощно рванулись вперёд, иные
оцепенели и стояли навытяжку.
Иные упали сразу с простреленным виском или сердцем,
живые и мёртвые в куче,
Недобитые раненые скребли землю ногтями, вновь
приводимые смотрели на них.
Полумёртвые пытались уползти.
Их прикончили штыком или прикладом.

Подросток, ещё не достигший семнадцати лет, так обхватил
одного из убийц, что понадобилось два человека,
чтобы спасти того.
Мальчик изодрал их одежду и всех троих облил своею
кровью.
В одиннадцать часов началось сожжение трупов.
Таков мой рассказ об убийстве четырёхсот двадцати
молодых человек.

Хочешь послушать, как дрались в старину на морях?
Хочешь узнать, кто выиграл сражение при свете луны и
звёзд?
Послушай же старинную быль, что рассказывал мне отец
моей бабки, моряк [52].