Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Женщины, пригодные к зачатию, отныне станут рожать от
меня более крупных и смышлёных детей,
(То, что я вливаю в них сегодня, станет самой горделивой
республикой).

Если кто помирает, я спешу туда и крепко нажимаю ручку
двери,
Отверните одеяло и простыни к ногам,
А врач и священник пусть уходят домой.

Я хватаю того, кто тонет, и поднимаю его с несокрушимым
упорством,
Ты, отчаявшийся, вот моя шея,
Клянусь, тебе не приведётся утонуть! всей тяжестью
повисни на мне,
Колоссальным дыханием я надуваю тебя, и вот ты раздулся
и всплываешь вверх, как бакан,
Каждую комнату в доме я наполняю войсками,
Теми, кто любят меня, теми, кто побеждают могилы.

Спи, — я и они будем всю ночь на страже,
Ни сомнение, ни боль пальцем не тронут тебя,
Я обнял тебя, и отныне ты мой,
И, вставши завтра утром, ты увидишь, что всё так и есть,
как я говорил тебе.

Я тот, кто приносит облегчение больным, когда они, задыхаясь,
лежат на спине,
И сильным, твёрдо стоящим мужчинам я приношу ещё более
нужную помощь.

Я слышал, что было говорено о вселенной.
Слышал и слышал о множестве тысяч лет,
Это, пожалуй, неплохо, но разве это всё?

Я прихожу, увеличивая и находя соответствия,
Я с самого начала даю бóльшую цену, чем старые
сквалыги-торгаши,
Я сам принимаю размеры Еговы,
Я литографирую Кроноса, его сына Зевеса и его внука
Геракла,
Я скупаю векселя Озириса, Изиды, Ваала, Брамы
и Будды,
В мой портфель я сую Манито [53], и Аллаха на бумажном
листе и гравюру распятия.
Вместе с Одином, с отвратительнолицым Мекситли [54]и с
каждым идолом, с каждым фетишем,

Давая за них столько, сколько они стоят, и ни одного цента
больше,
Соглашаясь, что они были живы и сделали свою работу
в свой срок
(Да, они принесли кое-что для неоперённых птенцов,
которые должны теперь сами встать, полететь
и запеть),
Принимая черновые наброски всевозможных богов, чтобы
заполнить их лучше собою,
Щедро раздавая их каждому, и мужчине и женщине,
Открывая столько же или больше божественности
в плотнике, который делает сруб,
Требуя, чтобы перед ним преклонялись больше, чем перед
всеми богами, когда он, засучив рукава, стучит
по долоту молотком,
Не споря, что бог посылал откровения, считая, что
ничтожный дымок или волосок у меня на руке
непостижны, как любое из них,
Пожарные, качающие воду насосом или взбирающиеся по
верёвочной лестнице, для меня не менее, чем
боги античных сражений,
Я слышу, как звенят их голоса сквозь грохот обвалов,
Их мускулистые ноги несут их в целости над обугленной
дранкой, их белые лбы невредимы средь пламени;
Перед женой машиниста, с младенцем у сосков, я молюсь
о каждом, кто родился на свет,
Рядом свистят три косы на покосе в руках у дородных
ангелов со вздутыми на поясницах рубахами;
Клыкастый и рыжий конюх искупил все свои грехи,
настоящие и будущие,
Когда распродал всё, что имел, и пошел пешком заплатить
адвокатам, защищающим брата его, и сидел
рядом с ним, пока того судили за мошенничество.

И быку и клопу ещё не молились, как нужно,
Никому и не снилось, как восхитительны грязь и навоз.
Сверхъестественное — не такое уж чудо, я сам жду, чтобы
пришло моё время, когда я сделаюсь одним
из богов,
Уже близится день для меня, когда я стану творить чудеса
не хуже, чем наилучшие из них,
Клянусь глыбами жизни моей! Я уже становлюсь таким же
создателем,
То и дело полагая себя в лоно теней, которые таятся в
засаде.

Чей-то призыв из толпы,
Мой собственный голос, звонкий, вихревой, завершающий.

Придите, мои дети,
Придите, мои мальчики и девочки, мои женщины, мои
домочадцы и близкие,
Органист уже разжигает свой пыл, он сыграл уже прелюдию
на свирелях.
Лёгкие и бойкие аккорды, я чувствую ваш высший подъём
и финал.

Голову мою так и завертело на шее,
Волнами катится музыка, но не из органа она,
Люди окружают меня, но они не мои домочадцы.

Вечно твёрдая, неоседающая почва.
Вечно те, что едят и пьют, вечно солнце то вверх, то вниз,
вечно воздух, вечно неустанные приливы-отливы.
Вечно старый, неизъяснимый вопрос, вечно этот палец
с занозой,
Вечно назойливый гик улю-лю! покуда мы не отыщем, где
скрылся хитрец и не вытащим его на поверхность,
Вечно любовь, вечно рыдающая влага жизни,
Вечно повязка под нижнею челюстью, вечно станок смерти.

Блуждают то там, то здесь, а глаза прикрыты медяками.
Чтобы жадность брюха насытить, щедро черпают ложкой
мозги,
Покупают билеты, берут, продают, но на пир не попадают
ни разу,
Многие пашут, молотят, обливаются пóтом и мякину
получают за труд,
А немногие праздно владеют и вечно требуют, чтобы им
дали пшеницу.

Это — город, и я — гражданин,
Что занимает других, то занимает меня, политика, войны,
рынки, газеты и школы,
Городской голова, заседания, банки, тарифы, пароходы,
заводы, акции, недвижимости, движимости.

Малютки-манекены во множестве прыгают там и здесь
в хвостатых пиджачках, в воротничках.
Кто они, я знаю хорошо (нет, они не черви и не блохи),
Я признаю в них моих двойников, самый пошлый и самый
ничтожный так же бессмертен, как я,
То, что я делаю и что говорю, то же самое ждёт и их,
Всякая мысль, что бьётся во мне, бьётся точно так же
и в них.

Не рутинные фразы — эта песня моя.
Но внезапно задать вопрос, прыгнуть далеко за предел,
и всё-таки привести ещё ближе;
Что эта печатная и переплетённая книга, как не наборщик и
типографский мальчишка?
И что эти прекрасные фото, как не ваша жена или друг, так
близко и устойчиво в ваших руках?
И что этот чёрный корабль, обитый железом, и его могучие
орудия в башнях, как не храбрость капитана и
его машинистов?
А посуда и мебель и угощение в домах — что они, как не
хозяин и хозяйка и взгляды их глаз?
И небо там наверху — всё же здесь, или рядом, или через
дорогу?
И что такое святые и мудрые, какие были в истории, как
не ты сам?
И что такое проповеди, богословия, религии, как не бездонный
человеческий мозг?
И чтó есть разум? и чтó есть любовь? и чтó жизнь?

Я не отвергаю вас, священники, никогда и нигде,
Величайшая вера — моя, и самая малая — моя,
Я вмещаю древнюю религию и новую, и ту, что между
древней и новой,
Я верю, что я снова приду на землю через пять тысяч лет,
Я ожидаю ответа оракулов, я чту богов, я кланяюсь солнцу,
Я делаю себе фетиша из первого камня или пня, я
шаманствую палками в волшебном кругу амулета,
Я помогаю ламе или брамину, когда тот поправляет
светильник перед кумиром,
В фаллическом шествии я танцую на улицах, я одержимый
гимнософист [55], суровый, в дебрях лесов.
Я пью из черепа дикий мёд, я чту Веды [56], я держусь
корана.
Я вхожу в теокалли [57]в пятнах крови от ножа и камня, я
бью в змеинокожий барабан,
Я принимаю евангелие, принимаю того, кто был распят,
я наверное знаю, что он божество,
Я стою всю мессу на коленях, я пуританин, я встаю для
молитвы или недвижно сижу на церковной
скамье,
С пеной у рта, исступлённый, я бьюсь в припадке безумия
или сижу мертвецом и жду, чтобы дух мой
воспрянул,
Я смотрю вперёд на мостовую, на землю или в сторону от
мостовой и земли,
Я из тех, что вращают колёса колёс.
Один из этой центростремительной и центробежной толпы
я говорю, как говорит человек, оставляющий
друзьям поручения, перед тем как отправиться
в путь.