Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Возьмём свои пожитки, мой сын, — ты свои, я свои — и
поспешим в путь,
Чудесные города и свободные страны мы понесём по пути.
Если ты устал, возложи на меня твою ношу, обопрись о моё
бедро,
А когда наступит мой черёд, ты отплатишь мне такой же
услугой,
Ибо с той минуты, как мы двинемся в путь, нам уже не
случится прилечь.
Сегодня перед рассветом я взошёл на вершину горы и
увидел кишащее звёздами небо,
И сказал моей душе: Когда мы овладеем всеми этими шарами
вселенной, и всеми их усладами, и всеми их
знаниями, будет ли с нас довольно?
И моя душа сказала: Нет, этого мало для нас, мы пойдем
мимо — и дальше.

Ты также задаёшь мне вопросы, и я слышу тебя,
Я ответил, что я не в силах ответить, ты сам должен ответить
себе.
Присядь на минуту, мой сын,
Вот сухари для еды, вот молоко для питья,
Но когда ты поспишь и обновишь свои силы, и наденешь
лучшие одежды,
Я дам тебе прощальный поцелуй и открою для тебя ворота,
чтобы ты ушёл от меня.

Слишком долго тебе снились постыдные сны,
Я смываю гной с твоих глаз,
Ты должен приучить свои глаза к ослепительной яркости
света и каждого мгновенья твоей жизни.

Слишком долго ты копошился у берега, робко держась за
доску,
Теперь я хочу, чтобы ты был бесстрашным пловцом,
Чтобы ты вынырнул в открытом море, крича и кивая мне,
и со смехом окунулся опять.

Я учитель атлетов,
Если твоя грудь после учения станет шире моей, ты докажешь,
что и моя широка,
И тот доставит величайшую почесть моему стилю борьбы, кто
убьёт своего учителя насмерть.

Мне люб лишь такой мальчишка, что станет мужчиной не
чужими стараньями, а по праву своей собственной силы,
Он предпочтет быть беспутным, лишь бы не стать
благонравным из страха или стадного чувства,
Свою милую любит он сильно и ест своё жаркое с аппетитом,
Любовь без взаимности или обида режет его, как острая
сталь,
Отлично он умеет скакать на коне, драться, стрелять в
мишень, править парусным яликом, петь песни,
играть на банджо,
Бородатые лица или изрытые оспой, или с рубцами и
шрамами милее ему, чем лощёные,
И сильно загорелые лица милее ему, чем те, что держатся
подальше от солнца.

Я учу убегать от меня, но кто может убежать от меня?
Кто бы ты ни был, отныне я не отступлю от тебя ни на шаг,
Мои слова зудят в твоих ушах, покуда ты не уразумеешь их
смысла.
Не ради доллара я говорю тебе эти слова, не для того, чтоб
заполнить минуты, покуда я жду парохода.
(Они настолько же твои, как и мои, я действую в качестве
твоего языка,
У тебя во рту он опутан и связан, а у меня начинает
освобождаться от пут.)

Клянусь, что под крышею дома я никогда ничего не скажу
ни о любви, ни о смерти,
И клянусь, я открою себя лишь тому или той, кто сблизится
со мною на воздухе.

Если вы хотите понять меня, ступайте на гору или на берег
моря,
Ближайший комар — комментарий ко мне, и каждая капля —
ключ,
Молот, весло и ручная пила повторяют за мной мои речи.

Никакая комната с закрытыми ставнями, никакая школа не
может общаться со мной,
Бродяги и малые дети лучше уразумеют меня.

Молодой ремесленник всего ближе ко мне, он знает меня
хорошо,
Лесоруб, который берет на работу свой топор и кувшин,
возьмёт и меня на весь день,
Фермер-подросток, что пашет в полях, чувствует себя
хорошо, едва лишь заслышит мой голос.
На судах, которые мчатся под парусом, мчатся мои слова,
я иду с матросами и с рыбаками и крепко люблю их.

Солдат в походе или в лагере — мой,
Многие ищут меня в ночь перед боем, и я не обману их
надежд,
В эту величайшую ночь (быть может, их последнюю ночь)
те, которые знают меня, ищут меня.

Моё лицо трётся о лицо зверолова, когда он лежит в
одеяле,
Извозчик, размышляя обо мне, не замечает толчков своей
фуры,
Молодая мать и старая мать понимают меня,
И девушка и замужняя женщина оставляют на минуту иглу
и забывают, в каком они месте,
Все они хотят воплотить то, что я говорил им.

Я сказал, что душа не больше, чем тело,
И я сказал, что тело не больше, чем душа,
И никто, даже бог, не выше, чем каждый из нас для себя,
И тот, кто идёт без любви хоть минуту, на похороны свои
он идёт, завёрнутый в собственный саван,
И я или ты, без полушки в кармане, можем купить всю
землю,
И глазом увидеть стручок гороха превосходит всю мудрость
веков,
И в каждом деле, в каждой работе юноше открыты пути для
геройства,
И о пылинку ничтожную могут запнуться колёса вселенной,
И мужчине и женщине я говорю: да будет твоя душа
безмятежна перед миллионом вселенных.

И я говорю всем людям: не пытайте о боге,
Даже мне, кому всё любопытно, не любопытен бог.
(Не сказать никакими словами, как мало мне дела до бога и
смерти.)

В каждой вещи я вижу бога, но совсем не понимаю бога,
Не могу я также понять, кто чудеснее меня самого.

К чему мне мечтать о том, чтобы увидеть бога яснее, чем
этот день?
На лицах мужчин и женщин я вижу бога, и в зеркале у меня
на лице,
Я нахожу письма от бога на улице, и в каждом есть его
подпись,
Но пусть они останутся, где они были, ибо я знаю, что,
куда ни пойду,
Мне попадутся такие же во веки веков.

Ты же, о Смерть, и ты, горькая хватка смерти, напрасно
пытаетесь встревожить меня.

Без колебаний приступает к своему труду акушер,
Я вижу, как его рука нажимает, принимает, поддерживает,
Я наклоняюсь над самым порогом этик изящных и эластичных
дверей
И замечаю выход, замечаю прекращение боли.

А ты, Труп, я думаю, ты хороший навоз, но это не обижает
меня,
Я нюхаю белые розы, благоуханные, растущие ввысь,
Я добираюсь до лиственных губ и до гладких грудей дынь.

А ты, Жизнь, я уверен, ты — остатки многих смертей
(Не сомневаюсь, что прежде я и сам умирал десять тысяч
раз).

Я слышу ваш шопот, о звёзды небес,
О солнца, — о травы могил, — о вечные изменения и вечные
продвижения вперёд,
Если вы не говорите ничего, как же я могу сказать
что-нибудь?

Есть во мне что-то — не знаю, что, — но знаю: оно во мне.

Тело моё, потное и скрюченное, каким оно становится
спокойным тогда,
Я сплю — я сплю долго.

Я не знаю его — оно безымянное — это слово, ещё не сказанное,
Его нет ни в каком словаре, это не изречение, не символ.
Нечто, на чём оно качается, больше земли, на которой
качаюсь я,
Для него весь мир — это друг, чьё объятье будит меня.