Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

Однажды утром, выйдя за покупками, она обнаружила на закрытой ставнями витрине молочной на рю Нотр-Дам-де-Лорет объявление: «Закрыто. Молока нет». Осада началась. Для Софьи осаду олицетворяла закрытая молочная и то, что цена яиц поднялась до пяти су за штуку. Софья отправилась в другую молочную, но там с нее взяли франк за яйцо. В тот вечер она сообщила своим постояльцам, что будет брать с них за пансион вдвое и что если кто-то из них считает, что может так же хорошо питаться в другом месте, он вправе перестать у нее столоваться. Ее положение упрочилось с появлением еще одного претендента на комнату — друга Ньепса. Софья сразу предложила ему собственную спальную за сто пятьдесят франков в месяц.

— Вы видите, — сказала она, — здесь есть даже пианино.

— Но я не играю на пианино, — возразил претендент, пораженный ценой.

— Это не моя вина, — ответила она.

Он согласился на цену, запрошенную Софьей, поскольку стол у нее был хорош и куда дешевле, чем в ресторане. Как и мосье Ньепс, он был «осадным вдовцом» — его жена нашла себе убежище в Бретани. Софья переселилась в комнату для прислуги на седьмом этаже. В этой комнатенке — семь футов на девять — не было окна, только чердачное окошко. Но Софья прекрасно понимала, что даже после всех расходов у нее останется прибыль в четыре фунта в неделю.

В тот день, когда она устроилась в этой каморке, в мире прислуги и бедноты, Софья проработала до глубокой ночи, и колеблющийся свет ее свечки то появлялся, то исчезал в слуховом окошке на фоне черного неба — время от времени она то сбегала вниз, то поднималась вверх по лестнице со свечой. Софья и не подозревала, что постепенно перед домом на тротуаре собралась толпа; около часа ночи взвод солдат разбудил консьержа и рассыпался по двору, а в каждом окне внезапно появились головы. От Софьи потребовали доказательств, что она не шпионка и не подавала сигналов пруссакам. Прошло три четверти часа, пока ее невиновность была установлена, после чего люди в форме и всклокоченные любопытные соседи очистили лестницу. В глазах Софьи немыслимая, детская нелепость этого подозрения окончательно подорвала репутацию французов как людей здравомыслящих. На следующий день Софья была чрезвычайно язвительна со своими постояльцами. Если не считать этого эпизода, множества людей в военной форме на улицах, цен на продукты и того факта, что, по крайней мере, на каждом четвертом доме развевался либо флаг красного креста, либо флаг иностранного посольства (вывешенный в абсурдной надежде предотвратить близящийся обстрел), Софья осады не замечала. Мужчины нередко говорили о дежурствах в национальной гвардии и отправлялись на день-другой на линию обороны, но Софья была слишком занята, чтобы внимательно слушать их разговоры. Она думала только о своем деле, поглощавшем все ее силы. Софья вставала в шесть утра, затемно, а к половине восьмого подавала мосье Ньепсу и его приятелю завтрак и успевала покончить со многими другими делами. В восемь она шла на рынок. Объясняя, зачем она продолжает закупать по высоким ценам провизию, запас которой у нее уже есть, она обыкновенно говорила: «Пригодится, когда продукты еще вздорожают». Французам это казалась вершиной практичности.

Пятнадцатого октября Софья выплатила квартирную плату за квартал, четыреста франков, и была признана владелицей помещения. Ее слух очень быстро привык к канонаде, и ей казалось, что она всегда жила в Париже, а Париж всегда был в осаде. Она не задумывалась о том, чем кончится осада, а просто жила — жила день за днем. Иногда у нее случались приступы страха, когда грохот пушек на мгновение усиливался или когда она узнавала, что идут бои в каком-нибудь предместье. Но она успокаивала себя тем, что нелепо бояться, когда разделяешь судьбу двух миллионов человек, которым уготовано то же будущее, что и тебе. Софья со всем смирилась. Она даже полюбила свою каморку, отчасти потому, что в ней легко было натопить (проблема топлива в Париже становилась все острее), отчасти же потому, что здесь ей никто не мешал. Ведь внизу, в квартире, из-за обилия дверей все, что говорилось или делалось в одной комнате, было слышно во всех остальных.

В первой половине ноября жизнь Софьи стала размеренной и почти идеально монотонной. Изо дня в день слегка колебалось лишь число блюд, предлагаемых жильцам. Еду подавала поденщица прямо в комнаты — исключение иногда делалось только для ужина. Софья почти не показывалась в квартире, разве что во второй половине дня. Хотя она все больше брала с жильцов и ее запасы окупались теперь с небывалой прибылью, ее цены все же оставались ниже городских. Софью возмущала спекуляция парижских лавочников, которые придерживали огромные запасы провизии, чтобы взвинтить цены. Но сила их примера была слишком велика, чтобы полностью им пренебречь, Софья удовлетворялась половинной прибылью. Только с мосье Ньепса она брала больше, чем с других, поскольку он сам был лавочником. Четверо мужчин ценили свое райское житье. В них появилось то приятное ощущение уверенности в завтрашнем дне, которое только тогда возникает у холостяков, когда хозяйка их квартиры соединяет в себе честность, энергию и пристрастие к чистоте. У входной двери Софья повесила грифельную доску, на которой жильцы записывали свои пожелания насчет меню, стирки, времени, когда их следует разбудить, и т. п. Софья никогда ничего не забывала и не путала. Отлаженность домашнего механизма поражала жильцов, которые привыкли к совсем другим порядкам и каждый день выслушивали от своих знакомых душераздирающие истории о неопрятности и жульничестве квартирных хозяек. Им даже нравилось, что Софья берет с них дорого, хотя и не очень дорого. Их восхищало, что Софья заранее сообщала им о том, что сколько будет стоить, и даже давала им советы, как избежать лишних расходов, особенно по отоплению. Каждому жильцу Софья выдала теплый коврик, чтобы в комнатах можно было безболезненно обойтись одними маленькими жаровнями для рук. Естественно, мужчины считали ее чудом и совершенством. Они приписывали ей одни достоинства. Послушать их, такой женщины еще не было в истории человечества, да и быть не могло! Среди их друзей она стала легендой: молодая элегантная женщина, писаная красавица, гордая, величественная, неприступная, почти неуловимая, великолепная хозяйка, превосходная кулинарка, создательница причудливых английских блюд, образец надежности, образец точности, образец аккуратности!.. Их умилял легкий английский акцент, придававший слегка экзотическое звучание ее правильной, свободной и богатой французской речи. Короче, Софья была для них совершенством, идеальной женщиной. Что она ни делала, все было правильно.