Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах

А она каждый вечер поднималась в свою каморку, утомленная физически, но с головой достаточно ясной, чтобы еще привести в порядок счета и пересчитать деньги. Этим она занималась, лежа в постели и надев толстые перчатки. И если часто ей плохо спалось, то не из-за отдаленной канонады, а из-за того, что ей не давали покоя финансы. Она делала деньги и хотела сделать как можно больше. Она непрестанно искала способов сэкономить. Ей так хотелось независимости, что она ни на минуту не могла забыть о деньгах. Она полюбила золото, полюбила его копить и не хотела его тратить.

Однажды утром не пришла поденщица, которая, по счастью, была почти столь же пунктуальна, как и Софья. Когда подошло время подавать завтрак мосье Ньепсу, Софья заколебалась, но потом решила сделать это сама. Она постучала в дверь старого лавочника и решительно вошла с подносом и свечой. Увидев ее, мосье Ньепс вздрогнул от неожиданности — хотя на ней был синий фартук, как на поденщице, принять Софью за поденщицу было невозможно. В постели Ньепс казался старше, чем в полном облачении. Вид у него был довольно смехотворный и совсем не солидный, как и у большинства стариков, еще не закончивших утренний туалет; ночной колпак тоже его не красил. Его округлое брюшко выпирало из-под одеяла, на которое, тепла ради, была навалена одежда отнюдь не царственного вида. Софья внутренне усмехнулась, но презрение, выражавшееся этой тайной улыбкой, смягчилось при мысли о том, что перед ней несчастный старик. В скупых словах она объяснила ему, что поденщица, видимо, заболела. Ньепс кашлянул и смущенно пошевелился. Когда она установила поднос рядом с кроватью, его незлобливое и простодушное лицо просияло отеческой улыбкой.

— Нужно хоть на минутку приоткрыть окно, — сказала Софья и отворила створку. Через закрытые ставни в комнату ворвался свежий воздух, и старый лавочник поежился. Открыв ставни, Софья затворила окно, а затем проделала то же с двумя другими окнами. В комнате стало светло.

— Свечка вам больше не нужна, — сказала она и подошла к кровати, чтобы задуть ее.

Благосклонным, отеческим жестом старый лавочник приобнял ее за талию. На какое-то мгновение этот жест ошеломил Софью, только что вдохнувшую бодрящий чистый воздух и всего минуту назад подивившуюся смехотворному виду старика. Прежде она не задумывалась о темпераменте бакалейщика, пожилого мужа молоденькой жены. Ей не всегда удавалось внутренне оценить, как действует на мужчин ее блеск, особенно при таких обстоятельствах. Но секунду спустя в ней проснулся не по годам развившийся цинизм. «Ну конечно! Этого можно было ожидать!» — подумала Софья с глубоким презрением.

— Уберите руки! — не шевельнувшись, холодно сказала она добродушному старому дурню.

Ньепс покорно отпустил ее.

— Вы хотите жить здесь и дальше? — спросила она и, поскольку он на мгновение замялся, повелительно добавила: — Отвечайте же!

— Да, — сказал Ньепс робко.

— Тогда ведите себя как следует.

Софья направилась к дверям.

— Я хотел только… — пробормотал он.

— Знать не желаю, чего вы хотели, — отрезала она.

Выйдя от Ньепса, она подумала, что другие жильцы, наверное, могли услышать этот разговор. Подносы с их завтраками она оставила у дверей и так же поступала впоследствии с завтраком Ньепса.

Поденщица так больше и не появилась. Она заразилась оспой и умерла, потеряв таким образом хорошее место. Как ни странно, Софья не взяла другой прислуги — слишком велик был соблазн сэкономить на жалованье и еде. Софья, однако, не могла часами простаивать с другими женщинами в длинных очередях к булочнику и мяснику, чтобы получить хлебный паек на день и мясной — на три недели. За два су в час она наняла сына консьержа, чтобы выполнять эту работу.

Иногда мальчик возвращался с иззябшими до синевы руками и едва мог удержать драгоценные карточки, по которым выдавался паек и ради которых Ширак каждую неделю простаивал в муниципальных учреждениях по часу, а то и по два. Софья могла бы прокормить своих подопечных и не получая официальных пайков, но не могла пренебречь той экономией, которую воплощали карточки. Она потребовала у жильцов выдать мальчику теплую одежду и получила ботинки у Ширака, перчатки у Карлье и пальто у Ньепса. Дни делались все холоднее, продукты — все дороже. В один прекрасный день Софья продала жене аптекаря со второго этажа окорок, который когда-то купила менее, чем за тридцать франков, и выручила сто десять франков. Она испытала прилив восторга, когда за обычный окорок получила красивую сотенную бумажку и золотую монету в придачу. К этому времени ее капитал составил почти пять тысяч. Изумительно! А припасы в погребе все еще были велики, и мешок с мукой, загромождавший кухню, не истощился даже наполовину. Когда Софья, переутомленная и столь поглощенная собственными делами, что у нее не осталось нервной энергии на переживания, узнала о смерти поденщицы, преданной слуги, это почти ее не тронуло. И поденщица, вместе с которой Софья изо дня в день проводила на кухне долгие часы, так что, казалось, помнила каждую морщину на ее лице и каждую складку на юбке, была забыта начисто.

Утром Софья убирала две комнаты, и еще две — во вторую половину дня. Ей случалось жить в гостиницах, где на одну горничную приходилось пятнадцать комнат, и Софья считала, что должна справиться с четырьмя в промежутках между готовкой и прочей работой! Это служило ей предлогом, чтобы не нанимать новую поденщицу. Как-то раз после обеда она натирала медные дверные ручки в комнате мосье Ньепса, когда неожиданно бакалейщик вернулся домой.

Софья сурово посмотрела на старика. Вид у него был смущенный. В квартиру он проник бесшумно. Софья вспомнила, что в ответ на его расспросы сказала ему, что теперь убирает его комнату в послеобеденное время. Зачем он вернулся из лавки? Ньепс со стариковской аккуратностью повесил шляпу на вешалку за дверью. Затем он снял пальто и потер руки.

— Хорошо, что вы в перчатках, мадам, — сказал он. — Собачий холод.

— Я ношу перчатки не потому, что холодно, — ответила Софья. — Я не хочу испортить руки.

— Ах, вот оно что? Прекрасно! Прекрасно! Не выдадите ли вы мне дров? Я возьму их сам. Не хочу вас утруждать.

Софья отвергла его помощь и, принеся дрова из кухни, пересчитала их в его присутствии.

— Разжечь огонь? — спросила она.

— Я сам, — сказал Ньепс.

— Дайте мне, пожалуйста, спички.

Пока Софья укладывала дрова в растопку, он сказал:

— Мадам, прошу вас выслушать меня.

— В чем дело?

— Не сердитесь, — сказал лавочник. — Разве я не доказал, что отношусь к вам с почтением? Я почитаю вас по-прежнему. Питая к вам глубокое уважение, должен сказать, что я люблю вас, мадам. Нет, умоляю вас, дослушайте до конца!