Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Нет, – сказал Джек. – Полагаю, он уже повзрослел.

– Скажи мне, Джек, – тихо произнес Делани, не отрывая головы от подушки, – если бы я был совсем здоров, если бы со мной не случилось это…

Он похлопал себя по груди.

– Какой совет ты дал бы парню?

Что ты имеешь в виду? спросил Джек, прекрасно понявший Делани.

– Ты бы порекомендовал ему отдать сценарий в мои руки? – сказал Делани. – Или же посоветовал бы Брезачу снимать по нему фильм самостоятельно? Конечно, это чисто теоретический вопрос.

Последнее предложение Делани произнес насмешливым тоном.

– Нет, – сказал Джек. – Это не теоретический вопрос. Он действительно спросил меня об этом сегодня вечером, перед тем как я отправился сюда.

– И что ты ему сказал, Джек? – все с той же легкой иронией в голосе спросил Делани. – Ты долго обдумывал свой ответ?

– Да, – сказал Джек. – Я думал о тебе…

– Несчастный, старый, дряхлый друг, лежащий в больнице, теребящий простыню своими слабыми, немощными пальцами…

– Нет, – сухо произнес Джек. – Я вспомнил вечер нашего знакомства, когда ты изливал свой праведный гнев в Филадельфии, в артистической уборной.

– И ты посоветовал малышу не отдавать мне сценарий? – упавшим голосом произнес Делани.

– Да, – сказал Джек.

Делани снова машинально похлопал себя по груди.

– Что ж, я спросил тебя, и ты мне ответил.

Он усмехнулся.

– Честность в дружбе превыше всего, верно, Джек?

– Как бы ты поступил на моем месте? Прежде чем ответить, Делани задумался.

– Так же, – сказал он, – так же… Он грустно улыбнулся.

– Если бы я снова стал молодым и оказался в Филадельфии. А сейчас, сегодня?

Он покачал головой.

– Не знаю. Я проделал большой путь. Кто знает, какую ложь я бы произнес? Я не обманывал тебя, Джек, когда сказал, что ты мне нужен.

Он приподнялся, и отсвет лампы упал на его лицо. Необычная добрая улыбка появилась на губах Делани – такая улыбка бывает на лицах стариков, наблюдающих за игрой детей.

– Спасибо за то, что пришел ко мне, Джек, – сказал он. – Теперь, пожалуйста, иди и пообедай. Тебе понадобятся силы.

Джек встал. Он не заметил, как пролетело время; было уже поздно. Джек хотел сказать Делани о чувстве близости, которое он испытывал к нему, о том, что сегодняшний их разговор помог перекинуть мост между прошлым и настоящим. Но он и прежде не все мог говорить Делани.

– Джек, – произнес Делани, когда Эндрус взялся за дверную ручку, – ты сказал, что возлагаешь на малыша надежды.

– Да.

– А как насчет старика, Джек? – тихо спросил Делани. – Насчет меня. На меня ты возлагаешь надежды?

– Да, – ответил Джек. – Очень большие. Делани кивнул. Лицо его было серьезным.

– Спокойной ночи, дружище, – сказал он. – Выпей за меня три мартини.

Когда Джек выходил из палаты, Делани сидел в кровати, улыбаясь. Он не был похож на больного.

Когда Джек ехал в гостиницу, его переполняла радость. Ему хотелось устроить себе праздник. Теперь, когда решение было принято, страхи и сомнения последних нескольких дней казались далекими и беспочвенными. Джек испытал облегчение, обнаружив, что он недооценивал честность и порядочность Делани; Джек был благодарен другу за то, что тот проявил свои лучшие душевные качества. К этим чувствам примешивалось чувство удовлетворения. Его позвали на помощь, и он выручил друга. Хотя ситуация оказалась более сложной и опасной, чем можно было ожидать, Джек полагал, что Делани спасен. И это было отчасти заслугой Джека. Эндрус крайне редко оставался довольным собой: нетривиальность проблем служила дополнительным вознаграждением.

Он был бодр и зверски голоден. Джек предвкушал удовольствие от обеда и трех мартини, которые ему предстояло выпить за Делани. Боль, вызванная смертью Деспьера, не притупилась, но она отошла в глубь души благодаря приливу оптимизма и возбуждению, связанными с предстоящим началом новой жизни. Риск, которому он подвергал себя, теряя должность в солидной организации и право на пенсию, опасность того, что все три картины не удадутся и на пороге пятидесятилетия он останется без работы, – все это усиливало ощущение вернувшейся молодости. Готовность с легкостью идти на риск, презрение к опасности были компонентами молодости. Возможно, лучшими компонентами.

Риму не составляло труда казаться лучшим в мире городом для проживания, и сейчас Джек не сомневался в том, что это правда. Он решил как можно скорее привезти сюда Элен, чтобы она начала подыскивать жилище для семьи. Дом в Кампанье, недалеко от Рима, решил он, с садом. Оливы, виноградник (заманчивая библейская мечта северян), голоса детей, говорящих по-итальянски с садовником и прислугой, близость пляжей, существенная в жаркую пору. Было бы неплохо снова разбогатеть после долгих относительно бедных лет, не думать о том, могут или нет они позволить себе новый автомобиль, новую одежду, отдых… Свободный характер новой работы, возможность быть хозяином самому себе, говорить с кем угодно на равных – все это казалось радужной перспективой после многолетней придавленности бюрократической пирамидой, после длительной боязни произнести какое-то слово, способное повысить военный потенциал русских или вызвать гнев начальства. Человек, работающий в аппарате НАТО, зачастую окружен скучными, заурядными людьми, которых среди политиков, чиновников и генералов гораздо больше, чем в кинематографической среде, где человек в большей степени принадлежит себе.

Джек сидел на переднем сиденье возле Гвидо, любуясь Римом, его еще оживленными улицами, и даже льющийся из автомобильного динамика голос певицы, исполнявшей «Volare, cantare», не мог ухудшить ему настроение. Он даже не попросил Гвидо выключить приемник.

Когда «фиат» подъехал к гостинице, Джек сказал Гвидо, что он примет душ, переоденется и через четверть часа спустится вниз. Он зашагал по вестибюлю, напевая себе под нос; ждавшие Джека душ и переодевание казались ему частью ритуала обновления и очищения перед новым жизненным этапом.

Подойдя к стойке портье, он замер.

Возле нее стояла Вероника.

Голова девушки была наклонена, Вероника писала что-то на листке бумаги и не заметила приблизившегося к ней Джека.

Джек едва узнал ее, так она изменилась. На ней была шуба из бобра, явно новая; шляпа скрывала зачесанные наверх волосы. Она казалась более взрослой и ухоженной, чем та девушка, с которой познакомил Джека Деспьер; Джек замер возле Вероники, не отрывавшей взгляда от листка бумаги.

– Шестьсот пятьдесят четвертый, пожалуйста, – произнес он. Услышав его голос, Вероника перестала писать. Она смяла записку и бросила ее в пепельницу. Только после этого она повернулась к Джеку.