Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Питер демонстративно распахнул окно, и в комнате тотчас повеяло морозным холодом. Мэриен в отчаянии предложила всем хересу. На Питера все это произвело дурное впечатление, но что она могла поделать! Ей хотелось, чтобы Клара вела себя более скромно. Клара и сама говорила, что ее дети вечно обкакиваются, но не прилагала никаких усилий, чтобы не привлекать к этому всеобщее внимание. Она просто это констатировала, даже этим бравировала, как будто хотела заслужить одобрение.

Когда же дети наконец были переодеты, успокоены и уложены – два на диванчике в гостиной, а малышка в коляске, – все сели ужинать. Ну теперь-то, понадеялась Мэриен, мы сможем побеседовать. Она старалась спрятать свои фрикадельки под салатными листьями и не собиралась задавать тему для беседы: она просто не могла придумать удачных реплик. Один раз рискнула обратиться к Джо: «Клара говорит, ты филателист», но тот почему-то ее не услышал; во всяком случае, не удостоил ответом. Питер бросил на нее вопросительный взгляд. А Мэриен сидела и теребила кусок булочки, чувствуя себя так, словно сморозила скабрезную шутку, а никто не засмеялся.

Питер и Джо заговорили о международном положении, и Питер тактично сменил тему, когда выяснилось, что у них разные политические взгляды. Он сообщил, что в университете ему пришлось записаться на спецкурс по философии, но он так и не понял Платона, и может быть, Джо сможет ему разъяснить. На что Джо ответил: «Вряд ли», потому что специализировался на Канте, и задал Питеру юридический вопрос о налоге на наследство. Они с Кларой, пояснил он, состоят в кооперативном похоронном обществе [11].

– А я не знала, – тихо заметила Мэриен, повернувшись к Кларе и кладя себе вторую порцию вареной лапши. Ей чудилось, что ее тарелка выделяется среди посуды на столе и к ней прикованы взгляды сидящих, а спрятанные под салатными листьями фрикадельки торчат на виду, словно ребра на рентгеновском снимке. И тут пожалела, что зажгла на столе две свечи, а не одну.

– О да, – коротко ответила Клара. – Джо не доверяет похоронным компаниям.

Мэриен испугалась, что Питер сочтет это мнение слишком радикальным. «Беда в том, – печально подумала она, – что Джо идеалист, а Питер прагматик». Это было ясно даже по фасону их галстуков: у Питера галстук был темно-зеленый с узором в виде «огурцов», элегантный, функциональный, а у Джо… это даже был не галстук, а абстрактная идея галстука. Да и они сами осознавали свое различие: она заметила, как оба украдкой разглядывали галстуки друг у друга и, вероятно, при этом думали, что никогда бы не напялили на себя такое уродство.

Она составила бокалы в раковину. Ее беспокоило, что все вышло не так, как она планировала, и чувствовала, что сама в этом виновата, как бывало в школе, когда играли в салки на переменках и она оказывалась осаленной по собственной небрежности. «Хотя, – вспомнила она, – Питер отлично поладил с Леном». Но теперь это уже не имело никакого значения: Клара и Джо были из ее прошлой жизни, а Питер едва ли захочет подстраиваться под ее прошлое, ведь теперь только будущее имело значение. Она поежилась, в квартире по-прежнему было холодно после того, как Питер распахнул настежь окно. В воздухе как будто ощущался запах коричневого бархата и мебельного лака, а за спиной ей вроде бы послышалось шуршание и покашливание: вот сейчас она обернется и увидит множество наблюдающих за ней людей, их лица начнут стремительно надвигаться на нее сквозь дверной проем, и в воздух взметнется туча белых лоскутов: обрывки бумаги будут биться об их лица и, словно снег, покрывать волосы и плечи.

Она проглотила витаминку и открыла холодильник, чтобы налить себе стакан молока. Ей или Эйнсли надо что-то придумать с холодильником. В последние пару недель негласный порядок мытья посуды дал сбой. Для званого ужина она навела порядок в общей гостиной и собиралась оставить в раковине грязную посуду, что значило, что Эйнсли поступит так же, и это будет продолжаться до тех пор, пока они не используют все чистое. А потом они начнут мыть посуду по мере необходимости, начиная с самой верхней тарелки, а прочее, составленное в раковине, останется нетронутым. Но холодильник… Его не только требовалось наконец разморозить, но и навести в нем порядок: на его полках скопилась масса всякого мусора – обрывков упаковки и остатков еды в баночках, в фольге и в бумажных пакетиках… Скоро оттуда начнет вонять. Она лишь надеялась, что гнилостный смрад, возникший внутри холодильника, не распространится на весь дом, по крайней мере, не доберется до первого этажа. Может быть, она успеет выйти замуж до начала эпидемии зловония.

Эйнсли не присутствовала на ужине. Она поехала в пренатальный центр, как делала каждую пятницу. Уже складывая столовую скатерть, Мэриен услышала, как Эйнсли поднимается по лестнице. Она вбежала в квартиру, и через секунду раздался ее жалобный голос:

– Мэриен! Ты можешь ко мне подойти?

Она вошла в комнату Эйнсли и, продираясь сквозь груды разбросанной по полу одежды, добралась до кровати, на которую та рухнула.

– Что такое? – спросила она.

Эйнсли выглядела испуганной.

– Ох, Мэриен, – протянула она дрожащим голосом. – Все ужасно. Я сегодня была в центре. И я была так счастлива, я взяла с собой вязание, я слушала первого выступающего – он говорил о преимуществах грудного вскармливания. У них теперь есть даже специальная ассоциация. А потом выступал пси-пси-холог и говорил про образ отца. – Она была готова разрыдаться. Мэриен стала рыться в комоде, пока не нашла там пачку бумажных платочков – на всякий случай. Ей стало не по себе: Эйнсли была вовсе не плакса. – Он сказал, что младенцы должны расти в доме, где наличествует сильный образ отца, – выдавила она, справившись с волнением. – Это им необходимо, это обеспечивает их нормальное развитие, особенно если младенец – мальчик.

– Да, но ты же вроде как это и без него знала, разве нет? – спросила Мэриен.

– Нет, Мэриен, все куда сложнее. Он привел кучу статистических данных и прочей информации. Они все доказали научным образом. – Эйнсли всхлипнула. – Если у меня будет мальчуган, то он почти наверняка станет гомо-го-мосексуалистом! – При упоминании категории мужчин, которые никогда не испытывали к ней никакого интереса, большие голубые глаза Эйнсли наполнились слезами. Мэриен протянула ей бумажный платочек, но Эйнсли отмахнулась. Она села на кровати и отбросила волосы назад. – Должен же быть какой-то выход! – сказала она, отважно выпятив вперед подбородок.

Поднимаясь по широким каменным ступеням и входя в тяжелые двери, они держались за руки, но им пришлось разжать пальцы, чтобы пройти через турникет. Оказавшись внутри, она подумала, что снова взяться за руки было бы неуместно. Высокий купол с золотой мозаикой, под которым они стояли, создавал своего рода церковную атмосферу, не предполагавшую никаких телесных контактов, даже если они сводились только к прикосновениям пальцев, а седовласый охранник в синей униформе нахмурился, принимая у нее деньги. Его нахмуренные брови смутно напомнили Мэриен о двух предыдущих визитах сюда во время дневной автобусной экскурсии, когда она училась в начальной школе: возможно, суровое выражение лица охранника было включено в плату за вход.