Славчо Чернишев - Созопольские рассказы

Я поблагодарил ее и оставил одну у выгоревшего пыльного домика, среди заросшего сорными травами двора, в блекнущих лучах желтого заката.

Над опаленным жарою холмом вилась огромная стая аистов. Их было так много, что они заслоняли солнце. Это выглядело как предзнаменование: словно всему миру предстояло испытать ужасное бедствие.

Подавленный и расстроенный, спускался я по крутизне под шум тысяч крыльев, и душу мою тяготила тайна старухи. Эта тайна непомерно мучила меня, мне хотелось поделиться ею с кем-нибудь, я понимал, что не имею на это права, но в то же время утешался мыслью, что ложь должна рухнуть во имя погибших борцов, во имя святой правды. Аисты шумели высоко над головой и, потому ли, что я впервые видел так много птиц, или же потому, что визит к старухе вконец расстроил меня, но все окружающее казалось мне необычайным, странным, исполненным скрытого, непонятного смысла.

Я отправился в горком. Рассказал обо всем второму секретарю. Не забыл высказать сожаление, что нельзя ничего написать о комиссаре.

— Почему? — удивился он. — Почему нельзя? Народ должен знать истину. Я вот только что получил письмо от учителя Тодора. Он скончался.

В комнате вдруг стемнело. Новая огромная стая пролетала над городом. Буревестники тревожно сорвались с крыш и исчезли над взморьем.

— Что он вам пишет? — не особенно настойчиво спросил я.

— А вот что: повстанцев предала эта старая ведьма. Она была любовницей поручика.

— Но почему же учитель до сих пор молчал?

— Сложна душа человеческая. Вы это знаете лучше меня. Поди, влюблен был.

— Всю жизнь?

— Так выходит.

— Несмотря на ее преступление?

— Судите сами.

Я замолчал.

— А ему можно верить? — спросил я немного погодя.

— Вполне. Он, кстати, подтверждает то, что нам уже известно. Обнаружены письма солдат, которых насильно послали биться с повстанцами. Отысканы и еще кое-какие документы… Что же касается учителя, то тут дело ясное: утаивал, но под конец все открыл партии. Интересный был человек.

— Ну, хорошо, — сказал я, — но где же в сущности погиб комиссар? Был ли он во вражеском тылу, расстрелян ли он?

— Да нет, это ее версия, придуманная ею для того, чтобы скрыть собственное преступление… Вместе с другими уцелевшими повстанцами комиссар был сброшен в пропасть.

В комнате посветлело. Аисты отлетали. Отлетало и лето. Воздух был прозрачным, исполненным ранней осенней грусти. В лиловеющей дали угасали вершины Странджи. Выходя из порта, призывно гудело какое-то судно.

В декабре в морском саду был открыт гранитный памятник. Сильный, волевой человек с осанкой моряка спокойно взирал на море. Оно было серым, холодным.

Флотский оркестр торжественно играл «Интернационал», и всем нам казалось, что, если даже и появятся бронированные корабли, никто уже не сможет ударить нам в спину.

Мы сидели в лавке, прозванной рыбаками «тальянчиком», и выпивали. Было нас пять человек — пятеро капитанов.

Штормило уже целую неделю — сильно и упорно. Серые зимние ветры бушевали в море, разводя большую волну, полгоризонта побелело от пены. Навигация была приостановлена.

Рыбы не было. Пеламида исчезла на всем пространстве от нашего рыбацкого городка до Батуми и от Босфора до Одессы. Сезон выдался на редкость неудачный. Экипажи пьянствовали с горя и со скуки. Каждое утро они собирались на пристани, хоронясь от ветра за зданием портового управления, глядели на беснующееся море и, переругиваясь, расходились по тавернам.

Октябрь — месяц пеламиды — подходил к концу, а всего лишь два-три судна добыли немного рыбы. В тальянах — и на уху не было.

Положение было трагичным.

Мы сидели в лавке, выпивали и говорили о скумбрии. Теперь вся надежда была на нее.

День был солнечный и холодный. Время приближалось к полудню.

— Тоже мне капитаны! — презрительно бросил фотограф, пришедший за пачкой сигарет. — Если нет рыбы, так грибы-то есть!

Этот пожилой человек был женат на молодой и поэтому в «тальянчике» не засиживался.

— Чабаны! Марафетчики! — злым голосом крикнул он с порога. — Нашли где бросить якорь! Шли бы в лес, ваше место там!

Тут кто-то припомнил, что в прежние времена, когда не было рыбы, старые капитаны отправлялись по грибы. Основательно нагрузившись в тавернах, они брали лукошки и под звуки турецкого барабана и писклявого кларнета демонстративно и шумно проходили через весь городок, направляясь к болотистым лугам.

Ходить по грибы считалось женским делом, недостойным и унизительным для настоящего рыбака, и таким манером капитаны, вероятно, мстили морскому богу.

Говорят, после такого посрамления Посейдон останавливал ветры и выпускал рыбу.

— Ну, что ж, полный вперед! — со смехом произнес Лефтер и подставил перевернутую капитанку.

Мелочью набралось на две литровки виноградной водки.

И вот, веселые и разгорячившиеся, мы поднялись со своих мест и шумно и гордо, точь-в-точь как старые капитаны, отправились по грибы.

Шоссе извивалось по скалистой кромке залива, и море неотступно следовало за нами. С высоты оно казалось синим, почти летним, красиво задрапированным легкими белыми кружевами. Но мы-то знали, что это лишь издали.

Восточный ветер, сильный и стремительный, летел низко, на бреющем полете. От его холодного дыхания светлый воздух был звонким и чистым. Может быть, поэтому в ушах у нас звенело.

— А фотограф прав, — сказал Лефтер через некоторое время. — Пойдемте-ка в лес: до лугов далеко, да и женщины уже их обобрали.

Мы свернули с дороги и двинулись прямиком через холм, недавно засаженный мелкими кипарисами и смоковницами. Рассыпавшись нестройной цепью, мы поднимались с трудом — твердые комья земли и камни были нам не в привычку.

Наконец мы перевалили через холм и по крутизне спустились в глубокий лог. Море исчезло. Ветер стих. Мы очутились в другом мире — тихом, теплом и спокойном. На припеке сильно пахло сухой травой и листьями, осенней нежной землей.

Грибов не было.

Порядком устав, мы молча расположились под молодыми дубками. Бутылка, пройдясь по рукам, тоже легла на траву — сухую и теплую.

Перед нами поднимался крутой холм, поросший редким лесом. Листва была еще зеленой, лишь чуть жухлой, но кое-где в нее были вкраплены лимонно-желтые пятна увядания и металлическим блеском отливали черные, невесть как сохранившиеся прошлогодние листья.

За холмом вставала округлая фиолетовая вершина, а дальше, в мутной дали, синевато дымились леса Странджи.

Мы лежали и молчали, умиляясь твердой земле и тихому желтому свету, согревавшему нас.

Мимо, шаря глазами по траве, прошли две женщины. Занятые поисками грибов, они даже не заметили нас.