Анастас Павлов - Славный мальчишка

Минчова бита лежала всего на ладонь от «черной смерти». Теперь только самый отъявленный в свете растяпа смог бы промазать.

— Да, крышка моей бите.

Игра затянулась.

— Пешо?

— Хоп! Тридцать пять первого.

— О-го!

— Мне кажется, по грамматике задавали разобрать три предложения, — сказал Минчо.

— Ух ты-ы! — покраснел Румен.

— Скажи спасибо, хоть сейчас узнали! Лучше поздно, чем никогда, — философски заметил Оги. — Ну, да ладно, в перерыв спишем у Гоги.

Стали расходиться по домам. Но когда теперь обедать, когда собирать портфели? В таких случаях ребята действовали по закону «Румена — Оги»: пихай в портфель все учебники и тетради! Чтобы чего не забыть… На то, чтобы умыться, подстричь ногти, поесть — времени, конечно, уже не было.

— Семечки! Каленые, подсоленные семечки! — встрепенулся у тележки старик, заметив мальчишек.

Однако и на семечки времени тоже не оставалось.

Карменки шли в школу. У всех аккуратно заплетенные косы с белыми бантиками, наглаженные переднички. Куклы — и только! А с ними и Сашко!

— Эй, Сашко! Торопись, деточка, не опоздай! — Оги сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул.

— Ты где находишься! Что это еще за свист?

Перед ними неожиданно вырос господин Коста. В его авоське лежали пустые банки для простокваши. Видно потому их хозяин и был таким кислым. Мальчишки остановились, опустили головы. «Ну, все! Наверняка, опоздаем в школу!» А господин Коста стоял прямо перед ними, загораживая дорогу. И не было никакой возможности обойти его.

— Руменчо-о-о-о-о!

— Нет, ты мне ответь! Где ты находишься?

Оги растерянно моргал.

— Разве этому вас учат в школе? Свистеть? Я вас проучу!

Господин Коста ушел.

— Интересная штука, — проговорил Оги, разглядывая «черную смерть». — Может, и взаправду она заколдованная? Как ты думаешь, Румен?

А Румен думал о домашнем задании по грамматике. Хотя бы тетрадку не забыть дома.

— Вот чудак, чего боишься, — улыбнулся Оги. — Пойдем сейчас, наступим на счастливый знак и все обойдется.

Он намекал на одну из каменных плит на тротуаре Балканской улицы, на которой был таинственный отпечаток — «след Дракона».

— Румен, а как с горючим для ракеты? — спросил Мирек.

— Да придумал кое-что.

Все притворялись, будто никуда не спешат.

— Ты прямо-таки Эдисон! — восхищенно воскликнул Оги.

— Скоро буду запускать ракету…

— Вон твоя бабушка!

Все стартовали по домам на первой космической скорости. На второй — вылетели на улицу с портфелями в руках, на ходу запихивая в рог бутерброды.

На пустыре остался один лишь Руменчо-младший. Он крепко сжимал в руках два честно добытые шарика. И весь светился в улыбке.

— Дяденька Пешо?

— Хоп! Без десяти час.

— А я выиграл два шарика…

— Молодец!

Мальчонка на корточках передвигался у его ног, заглядывал под машину, стараясь увидеть, что он там делает.

Пешо уже два дня был в отпуске и не вылезал из-под драндулета. Купил за бесценок это разбитое корыто, металлолом, и теперь мечтал сделать из него автомобиль. Кто-то из мальчишек пальцем вывел на пыльной стальной пластине: К-00-03. И окрестили автомобиль «Корыто № 3».

В это время на улице показался Личко. Он плотно пообедал и теперь шел на работу — во вторую смену. Личко остановился возле «корыта» выкурить сигарету.

— Пешо?

— Хоп!

— Как дела?

— Потихоньку.

Личко заглядывал под машину, цокал языком, сложив губы трубочкой, трепал по щеке Руменчо. Давно уже мертвый спидометр застыл на цифре 483561! «Многовато набегала старушка, — думал парень, — да, наверное, прежний ее хозяин еще и сбросил немало километров…»

— Пешо?

— Хоп!

— Завтра приду помогать.

— Пожалуйста.

— Закурить хочешь?

— Хоп!

Личко прикурил новую сигарету и стал совать ее под машину.

— Где ты там?

— Давай правее. Хоп!

— Пешо! Я пошел. Пока!

— Бывай!

Руменчо и других малышей увели по домам: обедать и спать.

Старик у тележки с семечками дремал на весеннем солнышке.

На всей Балканской улице остались одни лишь ноги Пешо — в синих хлопчатобумажных штанинах. Длинные ноги. Ступни по меньшей мере сорок четвертого размера.

действительно был почти Эдисон. Он страшно боялся, что пока вырастет, все изобретения будут изобретены, все открытия — открыты. На его долю ничего уже не останется. Разные там профессора и инженеры непрерывно грабили его. Еще когда он, Румен, додумался до корабля, который летал бы над водой, до самолета, у которого менялась бы геометрия крыла! Это ужасно — родиться так поздно и так медленно расти! Эх, здорово было бы, если бы он родился во времена фракийцев!.. Или нет, нет! В средневековье!

На дворе стоял чудесный день. В воздухе, под лучами солнца, переливались серебром мелкие пылинки. Донесся шум крыльев. Ну, конечно, это сизая горлинка села на крышу. Румен прислушался и ему показалось, что он слышит даже, как стучат по черепице ее лапки. Наверное, сейчас она заглядывает вниз — есть ли хлебные крошки на подоконнике. Славный мальчишка осторожно приподнялся со стула, выглянул за окно — полно! Но чего же она тогда не прилетает? Может, боится открытого окна?

— Бах! Бах! Ты убитый!

— Ладно, я убитый.

— Ивчо — мертвый! Вперед!

А славный мальчишка перелистывает еще одну страницу учебника истории. Сколько ей лет? Начинает она «от» и кончает «до»… Подсчитал в уме: сто шестьдесят. Ха — не густо! Есть страницы, которым по триста-четыреста лет. Когда их перелистываешь, государства и короли, войны и воины — вся история уходит в историю. Если Геродот в этот же урок не спросит тебя, на другой день из головы вылетают все Людовики.

Один Оги будет их помнить! Всю жизнь.

— Скажи хоть слово о Людовике XIV! — упрашивал его Геродот, учитель истории.

Вы, конечно, догадываетесь, что его настоящее имя было вовсе не Геродот, как и учителя физики — не Ньютон (так называли его между собой младшие) и не Эйнштейн (так утверждали старшеклассники, ибо в мире все относительно). А учителя пения звали совсем уж не Жюль Верн. Как и почему мальчишки дали им эти имена — объяснить ну просто невозможно.

— Я скажу! Я! Спросите меня!

Оги стоял у доски и думал: самое большое несчастье на этом свете — когда тебя спрашивают в понедельник. В субботу и в воскресенье — царские дни недели — никогда не хватает времени на уроки. На все остальное тоже ведь нужно время, правда же? Один Сашко зубрит и по субботам.

— Я скажу! Я! Я! Позвольте мне!

Глаза всего класса были прикованы к бороде Геродота. У каждого учителя свой способ вызывать учеников к доске. Одни — по имени: «Марин! Борис! Эвелина! Минчо!» Другие поднимают всех подряд: начинают с первой парты или с первого ученика в списке. И так продолжают, пока кто-нибудь не ответит. Географ тыкал в счастливчика указкой, а Жюль Верн — камертоном. Геродот вызывал бородой. Целился точно в того, кого хотел спросить. Класс затихал. Наступала небольшая пауза. И вот борода стремительно взлетает, а с нею, словно дрессированный, вылетал из-за парты и ученик.