Анастас Павлов - Славный мальчишка

много было хороших ребят. Но Румен — просто славный мальчишка. Он и теперь еще мальчишка, хотя с того времени прошел почти целый год, и парень вступил в серьезный четырнадцатилетний возраст. Однако и сейчас этот Румен — славный малый!

— Руменчо-о-о-о-о!

Он был ни низкий, ни высокий, ни тонкий, ни толстый. Точнее, никакой. Правда, сказать так тоже опасно: того и гляди кто-нибудь подумает, будто Румен действительно никакой. Но вообще-то и волосы у него были неопределенного цвета: ни черные, ни светлые, не вились они кудрями, но и ежиком не торчали. И нос у него был как нос, а у некоторых, знаете, какие знатные носы бывают — ахнешь! Лишь одна примета имелась у Румена: на левой щеке небольшая родинка — маленькая черная точечка. И все-таки, несмотря на такую его выдающуюся неприметность, вся Балканская улица великолепно знала имя мальчишки. Благодаря бабушке.

— Руменчо-о-о-о-о-о!

Как сами видите, на этот раз «о» тянется дольше.

А вот и Руменчо. Он стремглав бежит на зов. Спотыкается, падает, раскидав в стороны руки, встает и снова несется. Мчится, что есть мочи. Подбегает к окну, задирает голову кверху и с явной заинтересованностью спрашивает:

— Ты что, меня?

Старушка смотрит на мальчонку. Этот Руменчо вовсе не тот Руменчо. У этого и живот колесом.

— Нет, не тебя, а нашего Руменчо, — как всегда, отвечает она.

— А конфету мне дашь? — задает свой неизменный вопрос малыш.

— Дам.

Руменчо складывает ладошки лодочкой и вытягивает их вперед. Старушка пытается забросить в лодочку конфету. Но ей это редко удается. Она же никогда не играла в баскетбол. Чаще попадает конфетой прямо в нос.

— Ой! — пищит Руменчо, но никогда не сердится на бабушку.

— А теперь беги, ищи Руменчо старшего! Скажи, пусть сейчас же идет домой. Пора в школу. Ну, беги же, беги!

Люди четырех с половиной лет от роду очень послушны и всегда самоотверженно выполняют поручения взрослых.

— Я бегу! Бегу! — на каждом шагу твердит Руменчо.

Однако Руменчо-старший обычно оказывался дальше десятка шагов, а Руменчо-младший умел считать только до десяти. И с ним всегда что-нибудь случалось. Или он падал и тут же все забывал, или на глаза попадался автомобиль, и он опять забывал обо всем. Или воробья приметит. А случалось и ничего с ним не случалось, но он и тогда забывал все.

Бабушка, конечно, не очень надеялась на него. Она набирала полную грудь воздуха и, поворачивая голову, словно радарную антенну, продолжала звать:

— Руменчо-о-о-о-о!

Руменчо-младший был не глухой. Он слышал голос бабки и тотчас вспоминал, что вот здесь, у него в кулаке, зажата конфета. Разворачивал карамельку, клал ее на ладонь и — хоп, отправлял в рот. Щека вздувалась. При первом же сладком глотке, он жмурил от удовольствия глаза. Малыш был крупным специалистом по конфетам. Уж он-то знал, что даже те из них, которые взрослые называют кислыми, на самом деле — сладкие. Знал он и другое: пока сосешь конфету, лучше всего присесть на корточки и наблюдать за муравьями.

Вот большой черный муравей тащит шелуху от тыквенного семечка. Наверное, во всем свете нет другой такой улицы, на которой было бы столько шелухи тыквенных и подсолнечных семечек. Каждый день, как только взойдет солнце, в нижнем конце улицы появлялся старичок с тележкой. Он-то и продавал лакомство, пока солнышко не закатится.

— Семечки, семечки! Кому каленые, подсоленные семечки!

И неслось это заманчивое приглашение из конца в конец Балканской улицы, потому что была она коротенькой: восемь домов по одну сторону, семь — по другую.

Все мальчишки и девчонки с утра и до ночи лузгали семечки: наступила «эпоха семечек». А перед ней была растянутая как резина «эпоха жевательной смолы», а еще раньше — некоторые уже и не помнят ее — «эпоха пирожков». Смена исторических эпох зависела от смены стариков с тележками.

К большому черному муравью присоединился еще один:

— Руменчо-о-о-о-о!

Новичок, не останавливаясь, пробежал мимо пяти других скорлупок тыквенных семечек. Подбежал к первому муравью, схватил челюстями шелуху и ну тащить ее к себе.

— Ты что тут делаешь, малец?

Рядом стоял Личко. Руменчо поднял глаза и оглядел пришельца с ног до головы. Взгляд его остановился на берете, который покачивался где-то на головокружительной высоте — метр и девяносто с лишним сантиметров. Парень вымахал с пожарную каланчу. Если бы не берет, трудно было бы разглядеть, где кончается Личко.

— Ничего.

Подбежало еще несколько муравьев. Дружными усилиями они подняли шелуху, словно парус. Парус падал и накрывал муравьев. И это было, пожалуй, самым захватывающим зрелищем! Скорлупка, словно живая, двигалась сама по себе. Тогда сидящий на корточках великан решался им помочь. Он брал в руки щепку, чтобы муравьи не смогли покусать его, и подталкивал шелуху к муравейнику. Глупые насекомые разбегались кто куда. А самый глупый торопливо взбегал вверх по щепке. Великан со страхом швырял щепку наземь, отбегал шага на два в сторону и дальше уже неторопливо шествовал по бескрайнему миру улицы.

— Руменчо-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

На этот раз «о» тянулось так долго, что можно было бы трижды написать слово Ориноко и еще, пожалуй, осталось бы в запасе. Вот какая бабушка была у славного мальчишки! Добрая. Заботливая. Настойчивая. А звали ее бабка Катина.

— Ну и голосок! — усмехнулся Оги. — Чья очередь? Кто еще не бросал?

На Балканской было одно незастроенное место, потому-то на одной стороне улицы и было всего семь домов. На пустыре мальчишки играли в «венский мяч», в «кривой футбол» и в «шарики». Здесь они и кричали громче чем в других местах.

Стояла ранняя весна, только персики зацвели — время как раз для игры в шарики. Земля еще мягкая, как брынза. Можно легко чертить треугольники и линии, и даже печатать газету, как утверждал Гога — такая она была мягкая.

И Руменчо-старший тоже был не глухой. Он уже часа полтора играл в шарики. Сначала проиграл один шарик и решил его отыграть. «Вот отыграю и побегу домой! И… потерял еще один. Следующий кон вдруг принес ему сразу три! Но теперь уходить было бы просто нечестно. Ребята скажут: «Видали такого? Выиграл — и сразу удирать!» Да и зачем уходить именно тогда, когда тебе везет?»

— Бац!

У Оги была черная бита. Все называли ее «черной смертью». Прямо-таки сверхзвуковая. Выбивала шарики у всех мальчишек! А еще у Оги были жемчужные зубы, и пушечный удар при игре в футбол, а также шестерка [1] Шестерка — высшая оценка в школах Болгарии. по физкультуре.