Анастас Павлов - Славный мальчишка

— Подожди! Не опозориться бы! — остановил его Коля, высокий, но стеснительный паренек.

Рашко был не из терпеливых.

— Гога, а вы… Давайте посоревнуемся, улица с улицей, а? Выставим лучшие команды, а?

— Чудесно! Кто от вас будет полномочным представителем?

— Минутку. — Рашко вернулся к своим.

— Спрашивают, кто от нас будет представителем?

— Я же говорил тебе — опозоримся. Так и вышло! Мы тут не Народное собрание. Ну, ладно иди теперь, иди. Заварил кашу — расхлебывай сам.

— Погоди! Если они согласны, давайте сыграем и в «венский», — сказал Марин, крепкий и сильный паренек.

Снова подошло время идти в школу. Но никто с места не двигался. Даже Сашко упорно, против своей воли, стоял тут же.

— Мирек, напиши отцу, пусть пришлет тебе каких-нибудь оберток от лезвий, — говорил ему Венци. — А мы потом с тобой поменяемся на что-нибудь.

— Напишу. Ох, как я разволновался. Чувствую даже, как булавка опять колется в животе. Значит, тебе оберток?

— Эй, Венци! Как же я это забыл! Я вчера видел у нас дома лезвие безопасной бритвы — такое золотистое, арабское.

— Да ну, и с завитушками?

— Ага! Но потом оно исчезло. Спрашиваю, у отца, где оно. А он говорит, что ты, какое еще лезвие! Никакого лезвия не было.

Стали расходиться.

— Плавать — вот это да! Я их всех тут на середине бассейна обгоню, — не унимался Оги.

Старик с семечками вернулся на перекресток, на угол улицы. Господин Коста разочарованно ушел в комнату, закрыв за собой дверь на балкон. Славный мальчишка пробрался к себе через окно и ждал, когда бабушка Катина снова закричит свое «Руменчо-о-о-о-о!», чтобы на шестом «о» этак спокойненько сказать ей: «Ну, чего тебе?»

На улице остались только ноги Пешо, сидящий на корточках Руменчо-младший да Личко.

— Пешо-о-о?

— Хоп!

— Хорошо сегодня поработали. И мой старик обещал взглянуть на машину, пощупать ее своими руками.

— Мастеру стоит только глянуть, и то он дело сделает.

— Пешо? Давно хочу спросить. Ты только не сердись, ладно?

— Ну чего крутишь? Спрашивай.

— Какой марки эта машина?.. А? Ты же обещал не сердиться.

— На сердитых воду возят.

— Дяденька Пешо, а меня? На чем повозишь меня?

— Хоп! Ты слышал, Личко? Не зря говорят — ангельская душа у детей. Тебя, Руменчо, я больше всех буду катать. Ты веришь мне…

— Что ли, когда рак свистнет, покатаешь, дяденька Пешо?

Личко расхохотался.

— Почему, когда рак свистнет, дьяволенок?

— Да все мальчишки говорят, что это корыто поедет, когда рак свистнет. А когда он свистнет, дяденька Пешо?

— Пешо-о-о, ответь любознательному ребенку.

— Я отвечу ему после дождичка в четверг, когда и на моей улице будет праздник.

Так для мальчонки год увеличился еще на два дня.

приземляется, дверца космического корабля распахивается, и на площадку выходит… Румен. Весь космодром поет, ликует, приветствуя космонавта. Славный мальчишка едва сдерживает улыбку. Мать плачет и едва держится на ногах. Потом она вдруг бросается к нему… Бабушка Катина… Венци мчится к нему впереди всех и что-то кричит. Нет, нет! Венци тоже выходит из космического корабля. Бежит вовсе не Венци, а Гога. Фотоаппарат болтается у него на шее, в руках сверкает новехонькая кинокамера. «Пожалуйста, интервью! Сенсация! Дам экстренный выпуск газеты!» А кругом люди, много людей — и все поют…

Жюль Верн, или точнее учитель товарищ Пиперов, шел между рядами парт и дирижировал, широко размахивая камертоном. Он заметил, что Румен с отсутствующим видом уставился в тетрадку. Да и сидит странно — словно мумия. «Ну и паршивец! Наверное, опять решает задачки по арифметике» — подумал учитель и, сделав вид, что ничего не замечает, незаметно стал приближаться к парте славного мальчишки. Заглянул через плечо. Перед Руменом на нотном листе были изображены готовые к старту три ракеты. Жюль Верн не оправдал своего прозвища. Для его воображения ракеты эти были всего лишь прозаическими чертежами — цилиндрами, конусами. «Ага, это не арифметика, а геометрия! Я так и знал!» Учитель артистично скрестил руки и песня смолкла. Тогда он изящно и расчетливо стукнул Румена камертоном по размечтавшейся голове. Румен вскочил, как автомат, и в полной тишине класса издал замысловатый звук:

— Ля-а-а-а!

Грянул смех. Да такой, что потом, в перерыве, вся школа сбежалась узнать, в чем дело. Даже сам Жюль Верн не сдержался — рассмеялся. Но тут же сделал серьезное лицо. Потому что учитель.

— Тихо! Успокойтесь, дети!

Он взял тетрадку Румена и помахал ею над головой. На беду, из нее посыпались маленькие листки бумаги, и один из них упал на голову учителю.

— Видите, чем он занимается? — обратился товарищ Пиперов к ученикам и, поворачиваясь во все стороны, показывал тетрадку. — А что, что, что я вам говорил на первом же уроке, когда пришел в ваш класс? Кто скажет? Сашко.

— Вы, товарищ Пиперов, нам тогда сказали: кто внимателен на уроке пения, тот уже… тот уже на восемьдесят процентов человек музыкальный.

— Да-а, верно. А еще что? Что еще?

— Вы сказали еще…

— Данче.

Данче встала и пожала плечами.

— Лиляна.

— Вы сказали, что пение — это такой же важный предмет как арифметика, физика, история…

— Достаточно. Правильно. И что еще? Марин.

— И как география! — грянул тот с чувством, будто открывал Америку.

— Достаточно.

— Я скажу, товарищ Пиперов! — тянул руку Сашко, все еще продолжая стоять.

Румен хряснул бы его по физиономии, но Сашко был далеко — через две парты. Весь класс давно уже догадался, что именно хочет услышать учитель, и потому все молчали. Надеялись, что добрый Пиперов успокоится, забудет о той фразе, и для Румена все обойдется благополучно.

— Вы нам еще говорили, — начал Сашко, боясь как бы его не опередили, — говорили, что можете простить все, но…

— Но… — эхом отозвалось в затихшем классе.

— Но только не занятия на уроках пения…

— Чем?

— Посторонними делами, товарищ Пиперов! Например, выполнением домашних заданий… — выкрикнул Марин.

— Вот именно! Молодец, Марин! А почему?

— Потому, товарищ Пиперов… — торопился Сашко.

Но Жюль Верн прервал его.

— Потому что… Садитесь все! Потому что, кто занимается посторонними делами, не относящимися к музыке, тот все равно что пропускает урок. И кроме замечания в дневник, тот получает также непростительный… прогул. Не-про-сти-тель-ный! Румен, дай дневник.

Он тряхнул головой, и листок бумажки в его волосах поднялся дыбом. Славный мальчишка с ужасом почувствовал подземные толчки: весь класс вот-вот готов был извергнуться новым хохотом. Тогда Пиперов разозлится еще больше… И Румен стал торопливо, лихорадочно рыться в портфеле. Он хотел опередить взрыв смеха… Дневника не было! Не было и все тут.