Василий Ермаков - Мотив

Старикова выражалась убедительно. Если бы она повторила это там, где нужно было, и на таком именно душевном накале, ей наверняка удалось бы убедить любого собеседника, Но я сомневался, что у нее достанет для этого пороху.

Разобрав портфели, мы покинули школу. Я вышел вместе с Васькой и Юркой. Они принесли сегодня новости, заставившие меня призадуматься. Отца Васьки вызывали в роно, допытывались, знал ли он о том, что его сын сочинил такую вредную поэму — обесславил наших доблестных городских дружинников. Отец ничего не нашелся ответить. Сказать, что знал, — одобрить эту самую поэму. Что не знал — плохо следите за воспитанием сына. Взрослого человека, прошедшего всю войну, отчитали как провинившегося школьника. Кто-то подбросил поэму в роно. А там и вцепились. Я-то не сомневался — кто подбросил, но до поры до времени решил помолчать. Если дело не ограничится вызовом в роно отца Васьки, все разъяснится само собой.

А Юрка сообщил, что вчера Леня-Боровок долго крутился возле приемного пункта, высматривал и вынюхивал, и Данила Петрович не на шутку встревожился и даже струхнул: он убежден, что Леня хлопотал по чьему-то наущению. Скверное ощущение какой-то надвигающейся на нас пакости овладело мною. Такие вот определенные обстоятельства…

Размышляя обо всем этом, я очутился на Больничном острове. Вдоль дома, в котором жила Дина Лосева, по мосткам, очищенным от снега и наледи и посыпанным песком, прогуливалась, как обычно, старушка в длинном пальто, в шапке и шали, но на валенках ее сейчас не было калош. Это, как мне давно удалось выяснить, была бабушка Дины. Знал я в лицо и ее мать, хирурга больницы. Старушка проводила меня долгим, смутившим меня взглядом.

На Больничном мосту я остановился. Внизу клубился паром и звенел льдинками никогда, даже в самые жестокие морозы, не замерзающий порог. Перила моста покрыты были пушистым сухим снегом.

И неожиданно я увидел Дину. Все с тем же, как и в первый раз, выражением шагала она навстречу мне от «Гастронома», и в руках ее была та же самая хозяйственная сумка, наполненная продуктами. Я втянул голову в плечи и отвернулся — пусть Дина пройдет мимо, очень мне нужно, чтобы она знала, что я кружу около ее дома.

Дина поравнялась со мною, и скрип снега под подошвами ее ботинок прекратился. Я догадался, что она смотрит в мой затылок, набрался решимости и обернулся.

— Вот так-то лучше, — проговорила Дина. — А тебе что — неприятна встреча со мной?

— Нет… почему же? — я испугался, как бы она и в самом деле так не подумала. — Я считал, что… тебе неприятно.

— Ну почему же? — мне показалось, что она поддразнивает меня. — Я ведь страшенно любопытная. Ну, чем у вас закончилось э т о?..

— А ты не знаешь? — буркнул я, вспомнив Сашкины фотографии, мое бессмысленное лицо, закатившиеся под веки яблоки глаз.

— Ленка обещала принести какие-то фотографии, — всматриваясь в меня исподлобья, сообщила мне Дина. — Говорит, очень интересные.

Она как будто поддразнивала меня. Я похолодел. Если Дина увидит эти фотографии, я пропал. Отвращение ее ко мне станет непреодолимым. Что же делать? Бежать к Сашке, бухнуться ему в ноги, вымолить эти фотографии?…

Внезапно во мне вскинулась гордость.

— Ну что ж, — усмехнулся я, твердо глядя прямо Дине в глаза. — Посмотри. Может, получишь огромное удовольствие.

И перед тем как пойти своей дорогой, хватанул губами пушистого снега с перил. Дина машинально сделала то же самое. Она выглядела растерянной.

— Ты неисправимый хам, — проговорила она и, передав мне сумку, оказавшуюся довольно-таки тяжелой, направилась к своему дому.

Ничего не соображая, я потопал следом. Более странного человека я еще не встречал. Надо быть начеку, не опростоволоситься. Обойдя длинную поленницу под окнами первого этажа дома, мы вышли к подъезду. Бабушка Дины уже закончила свою ежедневную прогулку. Мы поднялись на высокое крыльцо с двухскатной крышей, заваленной снегом и увешанной по краям сосульками, и вошли в холодный неуютный коридор, тускло освещенный маленькой лампочкой на длинном, голом шнуре. Расставаться не хотелось. Решив, что Дина учится, должно быть, во вторую смену, я осмелел настолько, что попросил ее погулять со мной до уроков.

— А я не учусь сегодня, — сообщила Дина, задержавшись на нижней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж. — Но погулять с тобой все равно не смогу. Надо собраться. Я уезжаю завтра в Петрозаводск на отборочные соревнования. Если мне повезет, а мне обязательно должно повезти, я стану мастером спорта и войду в женскую команду республики. Разве плохо?.. Поэтому мне надо отдохнуть. У меня тренер злючка-закорючка, прибежит проверить, не нарушаю ли я режим.

Огорченный ее отказом, я спросил, надолго ли она уезжает, и узнал, что дня на четыре.

— Поезд отходит в девятнадцать тридцать, — добавила Дина и стала подниматься вверх по лестнице.

Рассохшиеся и расшатавшиеся ступеньки заскрипели под ее тяжестью — неодобрительно, как мне показалось. Ступеньки через три Дина остановилась и с загадочной улыбкой взглянула на меня.

— Ты знаешь, кто первый заприметил твои блуждания по нашему острову? — спросила она.

Я растерялся и покачал головой.

— Бабушка. Моя бабушка. Ты произвел на нее неотразимое впечатление, — засмеялась Дина и пошла дальше.

От такой откровенности я вообще перестал соображать что-либо. А Дина опять остановилась и уже без улыбки, а серьезно, очень серьезно опять посмотрела на меня.

— Послушай-ка, — с усилием выговорила она. — Мне неприятно говорить тебе, но с этими фотографиями… там готовится что-то. Ленка болтала о Лене-Боровке…

Ох уж эти фотографии. Надо и в самом деле пойти к Сашке, только не умолять его, а как следует набить морду — до тех пор, пока он сам не упросит принять негатив.

Я повернулся, чтобы уйти, и тут к моим ногам шлепнулась варежка. Я поднял голову. Прислонившись к перилам верхней площадки, Дина настороженно смотрела на меня. Подняв варежку, я пошел наверх, зная уже, что сейчас случится что-то особенное.

— Спасибо, — поблагодарила Дина, приняв варежку. — Думаешь, это нарочно? Но все равно, раз уж ты здесь. Поцелуй меня, а?

…Какие снега сияли, когда продолжил я свой путь, как молодо шумел в белоснежных берегах Выг, до слюдяного блеска шлифуя округлые гранитные берега!..

Необычайное душевное возбуждение гоняло меня черт знает по каким закоулкам, улицам и островам. На дороге в порт мне встретились Юрка и Данила Петрович, но встреча эта не оставила по себе никакого впечатления, разве что обуты они были в валенки с калошами, а одеты в длиннополые тулупы, да волочили за собою ящики со снастями для подледного лова рыбы, да еще Юрка пытался турнуть увязавшегося за ними Шарика, но пес, поотстав немного, опять припустил за ними.