Василий Ермаков - Мотив

— Ну, орлы-алкоголики! — весело обратился он ко всем нам сразу. — Так кто же это из вас посягнул на нашу родную настенную печать, а?

И взглянул на меня, да так проницательно, что я решил — ему хорошо известно, кто посягнул, но он хочет, наверно, чтобы я признался добровольно, без подсказки раскаялся в содеянном. Это, как я слышал или читал где-то, может смягчить вину. И я чуть не признался, да помешал щетинистый мужик.

— А разрешение прокурора на задержание у вас имеется? — спросил он.

— Имеется, все имеется!

— Покажите.

— А не верите?

— Вам верить! — восхитился мужик и осклабился ухмылкой. — Ну ты даешь, сержант! Вам верить!.. Да и справки на работу приготовь, а то прогул запишут.

— Будут вам и справки, — пообещал сержант и выкатился вон.

— Ничего они не знают, — удовлетворенно проговорил мужик, почему-то обращаясь ко мне. — А все хвастают, что нераскрытых преступлений нет. Пускай-ка расхлебают это…

То, что сделанное мною он называл преступлением, ошарашило меня. Я чуть не заплакал от испуга.

— Кого надо, не высмеют в газете, — пробурчал белокурый узколицый парень, судя по узким брюкам и рубашке-ковбойке, пострадавший за «стиляжничество». — А с нашего брата и штраф дерут и в газету вешают. А где русскому человеку культурно провести время? Тогда уж пускай запретят продавать водку.

— А тебе без запрещений никак? — едва отозвался щетинистый мужик. — Без ярма легко слишком? Кино да водка, шепелявят, первостатейные источники дохода. Понял?

Некоторое время в камере стояла задумчивая тишина. Каждый, должно быть, осмыслял слова мужика. А во мне зародилась тревога: выпустят ли меня отсюда до отхода поезда, успею ли я проводить Дину? Если не успею, то никогда не прощу себе этого, да и она, наверно, не простит тоже.

— Братцы! — восторженно проговорил вдруг невысокий узкоплечий парень с мелкой воробьиной физиономией. — А ведь это я газетку-то… Обиделся, что фотку мою пьяную поместили.

Я чуть не подпрыгнул. Ничего себе, дает! Этак он спровоцирует меня на чистосердечное признание в тот самый момент, когда я ни за что на свете решил не признаваться. Если со мной творят, что пожелают, почему я не имею права отвечать тем же самым? Я свое самолюбие не на помойке нашел.

— Не шепелявь, — прищурившись, усмехнулся мужик. — Ежели ты, чего же не признаешься?

— Я что, похож на дурака? — обиделся узкоплечий.

— Похож, — припечатал мужик.

Обиженно зашмыгав остреньким нежно-розовым носиком с коричневой точкой-родинкой на самом его кончике, парень отодвинулся в глубину нар.

— Эх, покемарить хоть на казенной лежалке, — зевнул третий парень, невысокий румяный крепыш в замасленном комбинезоне, натянутом на толстый свитер, а сверху была еще фуфайка. — Меня в проходной зацепили. Ежели распиловочные потоки остановятся, а дежурного слесаря не найдут, пусть обращаются сюда. Передадите?

Он с хрустом вытянулся вдоль нар и тут же захрапел так смачно, что каждый из нас удивленно, а то и с завистью оглянулся на него. Прилегли и остальные, но в это время дверь опять с треском распахнулась, впустив в камеру сержанта.

— Э, орлы-алкоголики! — обиженно пропел он. — Мы так не договаривались. Если заснете, когда думать будете?

— О чем? — поинтересовался щетинистый мужик, блеснув синим холодным взглядом.

— О настенной печати.

— А о печати вы думайте. Нам она ни к чему. Справки-то делаете?

— Делаем, дядя, делаем! — сержант шумно захлопнул дверь.

— Племянничек! — мужик тряхнул кудлатой головой. — Я бы такому племянничку каждую субботу перед баней морду бил.

— А пошто перед баней-то? — заинтересовался румяный крепыш.

— А чтоб синяки к понедельнику успел выпарить.

Крепыш покатился по нарам, натягивая на голову фуфайку и дрыгая короткими ногами.

— Чтоб синяки выпаривать! — вскрикивал он, высовываясь из фуфайки и снова закутываясь в нее. — Чтобы синяки выпаривал!..

Мужик снисходительно, как на придурка, косился на него из-за своего широкого, тяжелого обвисшего плеча.

Узкоплечий предложил сыграть в микки-маус, достав откуда-то потрепанные карты. Все сгрудились вокруг него. Я играть отказался, не умел.

— Еще научишься, — утешил меня мужик, выразительно окатив своим холодным взглядом. — Еще раз сорвешь газету, поймают, отправят куда следует, там и научишься.

Голос его глуховатый звучал двусмысленно и пугающе. Они начали играть и так увлеклись, что прозевали появление сержанта.

— Э, орлы-алкоголики! — еще больше обиделся он. — Мы с вами и так не договаривались.

— А мы с вами никак не договаривались, — возразил мужик. — Что там прокурор-то? Он долго будет испытывать терпение закона? Мы ведь и к адвокату сходить можем. Мало ли кто позарился на вашу газетенку. Там уборная рядом, а бумаги нет.

— Но-но-но! — построжел сержант и резко одернул китель. — Ты с выражениями-то поосторожней! А то знаешь?.. Не таких обламывали.

— Это-то вы умеете. А вот прикинь-ка, на кой нам ляд трогать вашу газетку. Что мы, не понимаем, что раз в нее попали, так на нас первых и подумают?..

— А мне что? — опять повеселел сержант. — Мне что прикажут. Прикажут держать вас, буду держать, прикажут выпустить — выпущу…

— А прикажут повесить?

— А такое прикажут, так поглядим, — сержант вышел, прихватив колоду карт.

— Может, мне признаться? — опять заерепенился остроносый. — И вас выпустят, и мне полегчает…

— Дурак, — сказал, как сплюнул, щетинистый мужик. — Ну что ты дергаешься?

Узкоплечий сконфузился и затих. Я решил не оспаривать свое первенство. Если человеку неймется слыть похитителем настенных газет, стоит ли отнимать у него такую радость?

Румяный крепыш, прислонившись к грубо обтесанной стене с коричневыми жгутами мха между венцами, все же умудрился закемарить, время от времени восторженно проборматывая:

— Чтоб синяки выпаривать!..

Стиляга снял с себя серый пиджак и, расстелив его подкладкой вниз, предложил сыграть на щелбаны. Мы принялись подкидывать монетку, и тот, у кого она ложилась решкой вниз, незамедлительно получал по паре крепких щелбанов. Но и это развлечение, так неплохо отвлекавшее меня от невеселых дум, было прервано стремительным появлением толстого сержанта.

— Э, орлы-алкоголики, да, я гляжу, с вами никак не договориться? — разочарованно протянул он. — Вы мне это бросьте! Тут КПЗ, а не зал для развлечений.

— Слушай, сержант, — удивился щетинистый мужик. — Ты что — сквозь стену видишь?

— Точно, — румяные щеки сержанта раздвинулись в улыбке.

— Чего же ты не скажешь, кто из нас газету сорвал?

— Сознательности от вас дожидаюсь.

— Да какая же у нас сознательность, коль мы мешаем вам жить?

— Совсем пропащих людей нет, — наставительно заметил сержант. — Газеты-то читать надо. Иногда в них и дельное пишут.