Василий Ермаков - Мотив

Двадцать километров по гладко укатанной дороге автобус пробежал минут за тридцать. После теплого автобуса мы очутились на морозе. По обеим сторонам проселка, ведущего в Наттоваракку, черными зазубренными стенами вставал оцепенелый лес.

След в след, размеренно и неторопливо, подменяя друг друга на целине, мы двинулись в путь и около девяти часов вышли к околице Наттоваракки. Деревня по самые окна зарылась в обильные снега, но выглядела более обитаемой, чем осенью, — потому, наверно, что в каждой избе хоть одно окно, да светилось желтым теплым светом. Отрадно было смотреть на эти светящиеся окна.

На задах избы тети Нюши была свалена груда березовых комлей.

— Капюшоны натяните, — потребовал Герка, что-то затеяв. Затем постучал в дверь.

— А кто там, не знаю! — донесся из избы знакомый голос. — Заходите, не заперто.

Ссутулившись и раскорячив ноги, первым в узкую дверь протиснулся Герка. Тетя Нюша стояла перед топившейся печью с ухватом в руках.

— Кошелек или жистянка! — прохрипел Герка, неузнаваемо изменив свой голос. — Живо! А то ножичка спробуешь.

— Осподи помилуй! — едва не шмякнулась на пол тетя Нюша. — Кто вы будете, люди добрые?

— Потрепись тут ишшо! Куды сховала кубышку? Живо-живо!..

— Да какая у меня, у рядовой колхозницы, кубышка? — запричитала тетя Нюша, покрепче перехватив ухват. — Умру, дак похоронить не на што. Пожалейте сироту горемычную, люди добрые.

— Жалеть вас ишшо, чокнутых, — пробормотал Герка. — Живодер, вяжи бабу. Тать и Забулдыга, шмонайте кубышку!

Живодером, судя по толчку локтем, назначалось быть мне. Сгорбившись, чтобы не показать лицо, и растопырив руки, будто собираясь ловить курицу, я шагнул к тете Нюше, но зацепился полой плаща за ушат с водой и растянулся на полу.

— Карау-у! — истошно заголосила тетя Нюша и огрела меня ухватом.

Даже сквозь фуфайку и жесткий плащ было больно. Но я стерпел, чтобы не сорвать розыгрыш. Герка, пожалев меня, поспешно откинул капюшон. Тетя Нюша от удивления разинула рот. Ухват еще раз опустился на мою спину.

— Герушка! — всплеснула свободной рукой тетя Нюша. — Ну и наполохали вы меня! А кого я ухватом-то? Ты, Коля?.. Ну, недаром седни кот Матрос намывался: умом думаю — быть гостям… Юра? А это-то што за человек с вами? Где-то я его видела…

Она бесцеремонно всмотрелась в смущенное лицо Данилы Петровича. Не упрекнула бы она, что видела его пьяным. Но тетя Нюша промолчала.

— Да вы, никак, за рыбой приехали? — догадалась она по нашему снаряжению. — А вас обскакали. У нашего предка уже живет один рыбак.

Наевшись рассыпчатой картошки с солеными груздями и напившись чаю с молоком, мы отправились на озеро. Утро стало поярче. Восточная часть неба посветлела, порозовели окрестные поля с заиндевелыми перелесками, выступающими из синей тьмы. Сухой снег смачно хрустел под тяжелыми бахилами.

В лесу с еловых лап то и дело сползали снежные обвалы. А затем белое ровное пространство распахнулось перед нами — мы вышли к озеру. Зимой оно казалось более просторным, чем осенью. У противоположного берега темнели две фигурки рыбаков, уже колдовавших над лунками. Приятное возбуждение овладело нами, и мы шли уже не след в след, как волки, а вольной, широко распахнутой шеренгой.

Дина, наверно, устроилась уже в гостинице и приводит себя в порядок. Неужели еще и суток не прошло с того часа, как мы расстались? И впереди еще такая громада времени.

С полпути мы увидели, что рыбаки снялись со своего места и пошли нам навстречу. Что-то знакомое почудилось мне в одном из них: и в походке развалкой, и в наклоне головы, и в привычке поднимать плечи. И Юрка с Геркой насторожились тоже. Так и есть: бороздя глубокий снег жесткими полами брезентового плаща, брел Полуянов. Рядом с ним вышагивал сын председателя колхоза. Военрук охватил всех нас сразу не очень-то приветливым взглядом.

Мы дружно, но сдержанно поздоровались с ним. Ответив, Полуянов посоветовал нам вернуться, так как там, откуда они шли, клева не было. Но какой же рыбак внемлет совету рыбака же? И что за рыбалка, если где вышел к водоему, там и сел? Самая крупная, самая беспечная рыба плавает там, куда труднее добраться.

Мы отправились дальше. Сын председателя как-то очень заинтересованно проводил меня взглядом.

До противоположного берега осталось метров полста. Первым облюбовал себе место Данила Петрович. Мои снасти лежали в его ящике. Я пристроился шагах в пяти от него. Юрка и Герка расположились поближе к берегу — там, где звенящие на легком ветру стрелы тростника прокалывали крепкий лед.

Раскидав валенками рыхлый снег, я принялся сверлить лунку. Данила Петрович занялся снастями. Вычерпав шумовкой лед из лунок, я припорошил их снежной пудрой и проткнул дырки. Данила Петрович вручил мне удочку и жестяную коробку с мотылем в спитом чае, и мы засели над лунками. Я шевелил пальцем, представляя, как среди коричневых водорослей извивается коралловый, заметный любой рыбе мотыль. Я шевелил, а рыба не спешила соблазняться. Не трогало и у Данилы Петровича. Я посмотрел, как у Юрки с Геркой, и тут в палец будто током стукнуло. Я подсек и осторожно выбрал леску. Из лунки высунулся плотный, будто из меди отлитый, окушок-полосатик. Красные плавники его зардели на белом снегу. По тому, как он зевнул и не закрыл рот, я понял, что мороз усилился.

И почти тотчас же взяло у Данилы Петровича. Пошли матерые, один к одному, окуни. Я потерял представление о времени.

И вдруг точно кто толкнул меня, как бы напоминая о чем-то. Я недоуменно огляделся, припоминая, где я и кто я. И тут меня поразило: я ни разу не вспомнил о Дине, совершенно забыл про нее. Я не знал даже, который теперь час, и, значит, не мог хоть бы приблизительно представить, чем она сейчас занимается.

Интерес к рыбалке угас. Я чувствовал себя в чем-то виноватым перед Диной. Я покосился на Данилу Петровича и увидел, что он плачет. Это ошеломило меня. Впервые в жизни приходилось мне видеть плачущего мужчину, и я вдруг очень растерялся, испугался даже. Чем были вызваны эти слезы? Чем была вызвана эта полная отрешенность от всего, что было вокруг?.. Какие воспоминания, сомнения или страхи смутили его душу?..

Осторожно, чтобы не привлечь внимание Данилы Петровича, я высвободил валенки из-под груды смерзшихся окуней и отошел к Герке узнать о времени. Было без четверти четыре. Дина, наверно, только что закончила тренировку и вернулась в гостиницу. Чем она занимается сейчас? Может быть, так устала и озябла, что нырнула в постель, под теплое одеяло, и забылась облегчающим сном. Я никак не мог представить себе Дину, лежащую в постели.

Стараясь не потревожить Данилу Петровича, я сложил в ящик удочку и складной стульчик, собрал в мешок рыбу и потопал в деревню.