Василий Ермаков - Мотив

Сын председателя, изображая завзятого парильщика, сразу же полез на полок. Юрка и Герка ринулись туда же. На Ивана Христофоровича, наверно, от жары, напали судорожные подмигивания, до неузнаваемости исказив его лицо, удивлявшее меня постоянной замкнутостью и отрешенностью своего выражения: будто человек намертво сосредоточился на какой-то одной и, может быть, неразрешимой думе.

Я вошел в парную последним. Матерым, настоявшимся зноем обдало меня с ног до головы, я ощутил, как озноб, накопленный за день, заметался в моем теле.

Полуянов, распарившись, открыл боковую отдушину каменки и жахнул в нее полковшика крутого шипящего кипятку. С тяжким утробным стоном из отдушины вырвался тугой клубок раскаленного пара. Невидимое пламя занялось вокруг моего тела. Сын председателя, охнув, схватился за уши.

— Давай-ка, Христофорович, я тебя разомну, — предложил Полуянов, надев рукавицы и взяв распаренные веники.

Мы потеснились. Председатель растянулся на полке. Полуянов энергично замахнулся обоими вениками сразу, но у самой спины председателя они остановились и, мелко встряхиваясь, поползли вдоль тела, толкая перед собой горячую воздушную подушку. Движение раскаленного воздуха было нестерпимо. Но я, стиснув зубы, терпел. Назло себе терпел. Если Дина думает, что я в городе, а меня там нет, так мне и надо.

Рядом натужно терпели Юрка и Герка. Данила Петрович с любопытством и опаской присматривался к Полуянову.

Председатель вышел в предбанник. Потряхивая вениками под потолком, вбирая в них самый густой, самый злющий жар, Полуянов предложил попариться и Даниле Петровичу. Неожиданно для меня, да и для самого себя, наверно, тоже, Данила Петрович согласился.

— Я вас давно заприметил, — сообщил ему Полуянов, выделывая вениками замысловатые комбинации. — На старьевщика-то ты не больно похож. А?

Данила Петрович совершил над собой какое-то заметное усилие. Юрка и Герка, как и я, с тревогой наблюдали за ним.

— Вы, часом, не служили в охранных войсках? — спросил Данила Петрович.

Полуянов зорко взглянул на него.

— А что? — насторожился и посуровел он.

— Да манера обращения у вас специфичная, — пояснил Данила Петрович. — У нас в лагере и солдаты и офицеры тоже то на «ты», то на «вы» к нам обращались. Понимаете, много таких людей было, с которыми так и тянуло на «вы». Но спохватывались — кто мы такие? — и уже на «ты».

— Хорошо подмечено, — отозвался Полуянов. — Очень точно.

Я слез с полка и вышел в предбанник. Не понравилось мне такое начало общения Данилы Петровича и Полуянова.

Председатель, запахнувшись в простыню из точива [1] Домашнее полотно. , дремал, покачиваясь, на широкой лавке. Казалось, что он смертельно устал от всего, что с ним было в жизни, и мечтал лишь об одном — покое. Вышел из парной его сын и, опять таинственно взглянув на меня, уселся рядом. Я поинтересовался, чего он так на меня смотрит, должен я ему, что ли? Вместо ответа он спросил, знаю ли я Сашку Морякова. Я ответил, что знаю, но знакомством этим не горжусь.

— Вот артист, — засмеялся сын председателя. — Когда жил у нас, клялся в дружбе до гроба. А тут как-то приезжаю в город, зайду, думаю, раз звал… А он и руки не подал и дальше передней не пустил. Ушел я от него, как оплеванный.

— Поздравляю. А мне-то какое дело?

— Так ведь это по его милости ты в больницу-то загремел. Помнишь?

Я поежился — как такое забыть?

— Он нам тебя такой сволочью расписал — повесить мало, — добавил сын председателя и протянул мне распаренную ладонь. — Познакомимся? Виктор.

Из парной, пошатываясь, вышел Данила Петрович. Затем вышел и Полуянов, опустился на лавку. Юрка и Герка, слышно было, обрабатывали себя вениками, взвизгивая и постанывая.

— Ну-с, и чем же увенчались ваши наблюдения над моей скромной особой? — небрежно полюбопытствовал военрук, насмешливо и жестко всматриваясь в лицо Данилы Петровича. — Похож я на раскаявшегося грешника?

К моему удивлению, Данила Петрович выглядел вполне сносно, преодолел, кажется, робость перед Полуяновым.

— Да нет, не похожи, — ответил он.

— И слава богу.

Они только что не принюхивались, бдительно, как псы, следя друг за другом.

— А вам бы, конечно, хотелось, чтобы мы били себя в грудь, рвали в клочья рубахи, молили о прощении, осознавали свои ошибки? — начиная как будто раздражаться, подначивал Полуянов.

— Ну что вы, — улыбнулся Данила Петрович. — Какое осознание?.. Полноте. Не мучайте себя…

— Ну спасибо-о, — на крутых скулах Полуянова расцвели красные пятна, а зрачки побелели — задело за живое, выходит, замечание Данилы Петровича. — Премного благодарим… Только ошибок-то не было. Их не было — слышите?.. Мелко плаваете. Вас и тут обвели вокруг пальца. Тогда одурачили и теперь дурачат. «Культ личности» — и все дела?.. Столько загубленных жизней — и всего два слова?.. Не шибко ли легко хотим отделаться?.. Вас устраивает такое… легкое объяснение?.. Меня — нет. Была борьба. За выживание. Жесточайшая. И в этой борьбе такие, как я, верой и правдой служили человеку, который олицетворял в наших глазах волю нашего народа. По-нят-но? Нашего народа…

— Ну да-да… разумеется, — снисходительно согласился Данила Петрович.

— Глумитесь? — потемнел Полуянов. — Ну-ну. Смотрите, не вышло бы вам опять боком ваше легковерие. Вам ведь, что бы ни было, все подавай в чистом виде: и интернационал, и всеобщее равенство, и бескорыстное служение… Навешают лапшу на уши, а вы и радешеньки… Все это троцкие, радеки, зиновьевы и бухарины не были и не могли быть нашими благодетелями, цели их были иные, чем цели нашего племени. Вы же русский человек. Вместо того чтобы хихикать, проанализировали бы свои ощущения, доверьтесь им. Иногда такие ощущения говорят куда больше и вернее, чем… Да вы взгляните на этих ребят, на Ивана Христофоровича, на меня… — годимся мы в друзья троцким? Будут они радеть о нашем светлом будущем?..

Убежденность военрука впечатляла. А может быть, — манера говорить: твердо, без запинок, точными, хорошо, должно быть, обдуманными словами. Нажимал он на собеседника крепко. Данила Петрович напряженно размышлял. Он ожил, возбудился как-то. Глаза его неуступчиво блестели. Никогда бы не подумал, что у него может быть такой твердый взгляд.

— Заманчиво, — проговорил он уже без оттенка снисхождения, который мог вывести из себя кого угодно, а не только Полуянова. — Заманчиво принять вашу логику. Если следовать ей, многое делается само собой объяснимым. Но я чувствую, что и в вашей логике есть какой-то непорядок. Уж извините. Вы же сами убеждаете, что иногда ощущения говорят и больше, и вернее…

— Ничего-ничего, — отходчиво отозвался Полуянов, повеселев. — Вот и давайте вместе устранять непорядок, а не кукситься друг на друга. Виктор, где пиво? Предлагаю освежиться по случаю такого экстравагантного знакомства.