Василий Ермаков - Мотив

Я расширил щель между дверью и косяком, чтобы лучше слышать, но мама, озабоченно оглаживая себя перед зеркалом и выговаривая: — Та-та-та! — что всегда означало удивление, обязательно переходящее затем в возмущение, прикрыла дверь. Наивная. Ни она, ни папа мой, Георгий Карпович, и не подозревают, что в каждом углу нашей квартиры, исключая уборную и спальню, спрятан микрофончик, всего с полдесятка. Информация от них поступает в динамик на моем рабочем столе. Я подключил микрофон, спрятанный в прихожей, и стал слушать.

Речь действительно велась о Насте, но в чем дело — никак не сообразить. Я встревожился не на шутку. Настя приехала к нам недели две назад из какого-то вологодского села не то Коштули, не то Коштуги поступать в Горный институт, куда зазывал ее дядя Николай, но до вступительных экзаменов дело не дошло — вмешались тетя Надя и матушка моя, уговорили Настю переиграть в институт торговли, обещая помощь влиятельных знакомых.

На пороге нашей квартиры Настя появилась поздно вечером и сразу же ошеломила меня. Чем? Трудно объяснить. Настя почти спит, веки ее полуопущены, лицо безжизненно, и равнодушие к чему бы то ни было полнейшее, а между тем сколько бы много людей ни окружало ее, замечаешь почему-то только ее, говоришь и изощряешься в остроумии для нее же.

Когда я показывал Насте Ленинград — крейсер «Аврору», Зимний дворец и Медного всадника, — я заметил, с каким откровенным вожделением глазели на Настю мужчины разных возрастов, и это бесило меня настолько, что я готов был растерзать каждого из них. А как презирал я саму Настю, когда замечал в ее сонных глазах признаки самодовольного любопытства к этим взглядам. А ведь ничего похожего не проявилось даже тогда, когда я провел Настю своим любимым прогулочным маршрутом: Петровская набережная — Летний сад — Спас на крови — площадь Искусств — Казанский собор — Львиный мостик — Исаакиевская площадь — Конногвардейский бульвар — канал Круштейна — набережная Красного флота — мост лейтенанта Шмидта — памятник «первому русскому плавателю вокруг света» — садик за узорчатой решеткой с обелиском «Румянцова победам» — улочка Репина — Большой проспект Васильевского острова — Тучков переулок — Владимирский собор — переулки Петроградской стороны, напоминающие гигантскую театральную декорацию… Словом, Настя — это Настя, ее ни с кем не спутаешь.

Две недели Настя жила у нас. Две недели я без устали возился со своим телевизором, стараясь внушить Насте, какой я положительный, а однажды, в порыве полнейшей откровенности, посвятил ее в тайну своих микрофончиков.

— Подслушивать — нехорошо! — важно и серьезно просветила Настя. В институт торговли Настя не поступила. Влиятельные знакомые оказались наглыми самозванцами, воспользовавшимися доверчивостью тети Нади и мамы. Им отказано было в дальнейшем знакомстве, а тетя Надя, забрав Настю от нас к себе, принялась подыскивать ей подходящую «путягу».

Динамик завибрировал повышенными частотами. Да, стряслось что-то. И стряслось именно с Настей. И виновник, кажется, дядя Николай. При чем тут дядя Николай?.. И почему Настя?.. Настя и дядя Николай — два родственника, к которым я еще не потерял уважения. Почему именно с ними должно было что-то случиться?.. Но тетя Надя не позвонила бы просто так, не секрет, что отношения между нею и матушкой моей давно уже сделались прохладными. Начало этого стало заметным для меня в те дни, когда дядю Алексея, Алешечку, как называла его тетя Надя, с внутренних грузовых авиалиний перевели на авиалинии внешние. Мамой моей этот факт, радостный и долгожданный для тети Нади, был воспринят как чувствительнейший и коварнейший удар по ее самолюбию. Ничего подобного в отношении папы моего не ожидалось. Второй удар не заставил себя ждать.

Вообразите себе душный июльский вечер. Все исполнено надежды на шальную освежающую грозу с молниями и громом, но прочной уверенности, что она разразится, нет. Все неопределенно, тягомотина какая-то…

Мы, то есть мама, папа и я, сидим в квартире тети Нади на проспекте Мориса Тореза и, равнодушно созерцая гравюры с видами Невы в проемах длинной, во всю комнату финской стенки, ожидаем прибытия из аэропорта Пулково после завершения своего первого полета в Австрию дяди Алексея. Тетя Надя и Бориска там, в аэропорту. Мама моя бледна и взвинчена и выглядит не совсем здоровой, хотя изо всех сил старается выглядеть веселой. Папа мой, Георгий Карпович, рассеян больше обычного и больше же обычного курит.

И вот наконец дядя Алексей, тетя Надя и Бориска прибывают. И я с удивлением вижу, что это уже не та тетя Надя и не тот Бориска, какими я знал их еще вчера. Между ними и нами легло какое-то незримое расстояние, возникла какая-то отчужденность. Нечто подобное ощутилось в них и раньше, в тот самый день, когда дядя Алексей объявил о резком изменении своей служебной линии, но тогда это прозвучало как бы под сурдинку, не было таким явным.

Дядя же Алексей, воздать ему должное, был такой, как всегда: прост, радушен и слегка застенчив. Он дружелюбно пожал руки и папе моему, и маме, и мне, после чего широким жестом раздвинул молнию на красивом чемодане с колесиками в уголках, чтобы его катить, а не тащить, и принялся расшвыривать подарки.

В тетю Надю полетел белый, как лебедь, пышный шерстяной джемпер, обвил ее смуглую шею длинными рукавами. Тетя Надя зажмурилась от удовольствия и потерлась щекой об нежный ворс так, будто ничто больше уже не интересует ее, но это оказалось не так: лишь только дядя Алексей швырнул в мою сторону такой же пакет, какой он только что швырнул Бориске (тут уместно сообщить, что мы с Бориской были одинакового роста), тетя Надя выбросила перед собой руку и, словно обезьяна муху, выловила пакет из воздуха. Я думаю, что она сделала это непреднамеренно, но, сделав, уже не захотела отступить. Она похвалила дядю Алексея за догадливость: есть теперь у Бориски джинсы и для школы и для двора.

Не забыть, как обрадовался Бориска, как озадачен был дядя Алексей, как побледнела мама моя и как папа мой, Георгий Карпович, стал суетливо и растерянно хлопать себя по карманам, отыскивая спички и сигареты. Сигареты он обнаружил сразу, а вот спички, как назло, запропастились куда-то. И тут дядя Алексей выудил из чемодана и протянул папе великолепную, в форме хромированного пистолетика, зажигалку, а когда папа прикурил, махнул рукой: твоя, мол, это теперь зажигалка.

Тетя Надя отложила джемпер и задернула молнию на чемодане.

— Пора садиться за стол, — объявила она. — Давайте отметим как следует первое заграничное путешествие моего Алешечки.

А затем прихотливая судьба улыбнулась и нашему семейству: папу моего назначили главным инженером одного крупного промышленного объединения — внушительный оклад с разными премиями и надбавками, персональная служебная машина и новая, более просторная квартира.