Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— За что вы так ненавидите ее?

— Что? — вырвалось у меня, ошеломленной его внезапной прозорливостью, и восторг тут же прошел, а вместо него я ощутила, как внутренности, теперь уже мои, пронзает острый вертел страдания, как он вращается, вечно, безостановочно в ледяной тьме.

— Почему вы считаете, что я ее ненавижу? — спросила я.

— Вы ее ненавидите, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — из-за того, что она убила вашего отца.

— Да что вы знаете обо всем этом! — воскликнула я, не очень четко зная, что именно подразумеваю под «всем этим».

— Знаю, что она была миссис Мюллер из Цинциннати. И газету помню — ваш отец и ее осужденный муж. Я сразу же догадался, кто она такая.

— Ну ладно, ладно, — примиряюще сказала я.

— Не надо ее ненавидеть, — сказал Сет. — Знаете, она очень раскаивается. Она уже не та женщина, какой вы ее считаете. Или какой я ее считал. Суетной, легкомысленной. Нет. Я молился с ней и видел в ее глазах слезы раскаяния.

— О, так вы говорили с ней, беседовали наедине… — прервала его я, и тут же перед глазами возникла ясная картина: их головы, склонившиеся друг к другу, и, безоружная, я ощутила их заговор против меня.

Потом я посмотрела туда, где на другом конце комнаты находилась мисс Айдел — она смеялась серебристым смехом, мелодично, звонко и безмятежно.

— Ну и легко же вас обвести вокруг пальца, — сказала я. — Просто эта женщина разнюхала, что вы что-то знаете, и ей необходимо было вас утихомирить. Отсюда и совместные молитвы.

— Если вы ее так ненавидите, — сказал он, — зачем вы постоянно видитесь с ней?

И с этими словами он отвернулся.

Она знала мою тайну, и я боялась, что стоит мне повернуться к ней спиной — и безопасность моя под угрозой. И понимая это, я ненавидела себя, ненавистью сухой и затхлой.

Да, в этот период ожидания я могла лишь ненароком, случайно нащупать контуры моей жизни — форму, маячившую во мраке Времени, или дождаться подсказки — найти лицо, которое раскрыло бы мне ее смысл и значение. Так и случилось, когда я в неожиданном порыве заговорила с лейтенантом Джонсом.

Это было ранним вечером в луизианском сумраке — весной, теперь уже шестьдесят шестого года. Группа гостей в саду потянулась к дому, не прерывая беседы о предстоящих выборах в городской магистрат.

— Без сомнения, это должны быть конфедераты, — заявил судья Даррел, за два года до этого возглавлявший собрание, где принималась конституция.

И Тобайес сказал:

— Вы стоите за уничтожение истории.

— Единственная надежда, — продолжал судья, — это то, что лоялисты не примут участия в выборах.

— Но мы могли бы и голосовать, — спокойно заметил лейтенант Джонс, и глаза всех присутствующих обратились к нему. Он стоял неподвижно, спокойная, не очень четкая фигура настороженно застыла.

— Мы могли бы и голосовать, — повторил лейтенант Джонс и, внезапно повернувшись, бесшумно отступил в тень, слился с призрачными силуэтами деревьев, растущих за пределами мощенной белым ракушечником площадки среди черных, источающих по-вечернему густой тяжелый аромат огромных камелий, мимоз и миртов.

Кто-то заговорил, и вся группа занялась им, оставив лейтенанта Джонса в стороне.

Нет, не все оставили его — я наблюдала за ним, и этот его внезапный уход, это отстранение, в котором не было вызова, но и не было смирения, отступление в полноту самодостаточности заставило меня сделать два шага по ракушечнику по направлению к нему. Гости тянулись к дому.

Лейтенант Джонс безмолвно смотрел на меня.

Потом, повинуясь внезапному и удивившему меня саму порыву, я сказала то, что сказала. А именно:

— Почему, когда ты впервые явился в этот дом, ты сделал вид, что незнаком со мной?

Он стоял в штатской одежде, и простой темный его сюртук сливался с темной листвой, расплывчатыми пятнами белели цветы над его головой, а он глядел на меня сверху вниз внимательным, изучающим взглядом, и я подумала, что он не расслышал моего вопроса — таким чужим, даже враждебно-чужим показалось мне вдруг его лицо, словно общее наше прошлое и тот невыплаченный долг из этого прошлого мне лишь пригрезились.

Потом он сказал:

— Все переменилось.

— О чем ты?

— Теперь вы миссис Сиерс, — и дернул плечами, еле заметным движением, намеком на движение: плечи его шевельнулись под дешевым сукном сюртука.

— Если ты имеешь в виду… — начала я, не очень ясно представляя себе, что собираюсь сказать, но позади затрещал ракушечник под чьими-то шагами, я оглянулась и увидела идущего ко мне Тобайеса. Он улыбался, и протянутая рука его уже касалась моего плеча.

— Милый, — сказала я, — милый… И ощутила огромное облегчение.

Тело мое под тонкой материей чувствовало ласковое поглаживание, чувствовало, как украдкой пальцы Тобайеса сжали мне плечо; он попросил меня поторопиться, сказал, что гости ждут.

Я заспешила домой.

И весь вечер я старательно избегала глядеть в глаза лейтенанту Джонсу, бывшему некогда Рору.

Но глаза эти не оставляли меня, и две недели спустя он пришел к нам по каким-то делам Бюро. Не успели мы еще приняться за кофе, как к Тобайесу прибыл посетитель. Отложить свидание было невозможно, так как человек этот проскакал полдня, чтобы поговорить с Тобайесом. Тот увел гостя в кабинет, и мы с лейтенантом Джонсом остались одни — сидели, молча прихлебывали кофе, чувствуя густую плотность и вес весенней ночи за окнами, слушая неумолчное жужжание насекомых, там и сям маленькими стрелами пронзавших темноту сада, вдыхая одуряющий сладковатый запах жирных цветочных лепестков и тьмы, сочащейся через щели жалюзи в освещенную свечами комнату.

— Ты помнишь наш последний разговор? — наконец спросила я. Мне было нелегко задать этот вопрос.

Он повернулся ко мне, и я вновь увидела шапку его волос на скуповатом черепе, плотно прилегающие к голове уши.

— Не просто последний, единственный разговор, — заметил он холодно.

— Почему?

— Потому что до этого мы никогда не говорили, — равнодушным тоном сказал он.

— Но я знаю тебя так давно и… — начала я. Нет, так я отклонюсь от того, что собиралась сказать. — Пусть будет так, — сказала я. — Я хочу вернуться к тому, о чем мы говорили, когда нас прервали.

— Да, — сказал он. — Когда майор Сиерс нас прервал.

— Верно, — сказала я и тут же вспомнила, как шел Тобайес, с улыбкой протягивая ко мне руку.

— Есть один секрет, — сказал он.

На этот раз Тобайес не появился, и я сказала лейтенанту Джонсу:

— Не знаю, о каком секрете ты говоришь, но уверяю тебя, если ты думаешь, что я скрываю что-то и что я… Я хочу сказать, что в таком случае ты ошибаешься, — твердо заключила я.

Он поставил кофейную чашечку четко, негромко стукнув ею о блюдце.