Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

Как я объясню тебе, думал он, как расскажу — тоска: пять лет с привидением. И Сида… и надписи на мосту.

— Так увидишь, и вернись! Зачем так — раз, и все, и наповал…

Келли покачал головой.

— Пат, я и сам не знаю. Но сделал, что сделал, и это правильно. У вас тут корни, а я пришел и ушел. Ну, только не надо, будто я святой или добрый волшебник, или что у вас тут до меня была проруха, а я все спас, это же неправда?

Патриция сердито отмахнулась.

— Неправда, конечно, неправда. Но ты… зачем быть святым? Очень хочешь? Хорошим парнем тебе уже мало?

Келли улыбнулся, взял ее за мизинец, как маленькую.

— Спасибо, Пат. Больше, чем я заслуживаю, честное слово.

Марч выглянул в коридор, фыркнул: вот они где!

— Пат, Келли! Ну, что вы там!

— Иду, — тяжелым, словно сонным голосом отозвался Келли. Пат забрала руку, поежилась.

— Идем. Идем.

Келли шел за ней, позабыв стакан на подоконнике, половина на половине — тут легкий, выбеленный, тут — свинцом налитый, не от «Джемисона» и не от горя — сам решил… Но будто ударило по горлу, когда почувствовал — никогда ему больше не держать за пальцы и эту женщину, подругу, о которой и подумать нельзя ничего, кроме — светлая… С ее Марчем, с ее вареньем из мелких яблочек, с их девоньками — Мэри постарше, Джоанна помладше…

— А это — специально для тебя!

Замер у входа — узнал мелодию…

Оба в черном, только у Тераи рубашка расстегнута — ну, не может закрываться! А Дэф правильный, и светлые глаза его еще светлее от черноты…

И ударили оба. В одну ногу, потом незаметно, легко перекинулись с правой на левую, пошли вышивать, выкладывать…

И за руки взялись.

И друг к другу повернулись.

И снова к нему — плечами не поведут, только ступни разговаривают…

Келли очнулся, отлепился от стены… плевать, что ботинки — не звонко, в три шага проскользнул к помосту, взлетел, ворвался между Дэфом и Тераи, взгляд налево, направо, сложили ритм…

О-о-о-о!

Ну-у-у!

Давай, давай!

Все. Поклонились в зал. И друг другу. Дэф, счастливый — он всегда счастливый, когда в танце, выговорил, почти не заикаясь: «На добрый путь…», Келли прижал к себе светлую голову, выдохнул: «Бог с тобой, Дэф, спасибо…». Тераи улыбался. Он подставил лицо, золотое лицо божка, и Келли в одно касание скользнул скулой по щеке. Давно не плясал — сбилось дыхание, и теперь просто сел на сцене, свесил длинные ноги в зал, развел руками.

Мастер Микаленич одобрительно вертел головой, цокал. С ним сидели три племянницы, и Келли спрыгнул, по пути нагнулся за стаканом — как не выпить с Ником, с Маричкой, Ксеной и Прис?

— Ну, едешь, — пропыхтел Микаленич, — ну, даешь… Ох, далеко моя Украйна, да и сам я тут… как то дерево…

Маричка улыбнулась. Ксена похлопала дядьку по могучей спине, выглянула хитро из-за плеча. Прис обрывала виноградную гроздочку, смотрела грустно. Она была самая старшая — годами, наверное, как Келли, — незамужняя дева-людовед.

— Не буду там, наверное, Ник… Далеко. Да и не к кому…

— А к старшему брату мог бы, к Петру… хотя… Охо-хо, тридцать лет прошло, нету там и Петра уже, наверное, давным-давно. Так куда едешь?

— Сначала в Сантьяго… и в Вальпо. Хочу кое-кого повидать. Оттуда в Эрин, домой. А там — не знаю…

Вечеринка закончилась не слишком поздно. Невеселая она была, хотя и попели, и поплясали, и выпили… Келли проводил всех в дверях, потом вернулся — попрощался с обслугой, с теми, кто убирал в зале и на кухне. Так, будто завтра вернется. Этим ребятам было, в общем-то, все равно. Один босс уедет, другой объявится. Но — свои все же, хорошие работники, и без них клуба тоже не будет…

На крыльце его ждал Марч.

— Пат домой поехала. Чуть не плачет…

— Прекрати, Марч. Хоть ты-то…

— Я-то… Смотри, что ты мне на шею навьючил, — и кивнул на трехэтажное, темно стоящее в ночи здание. Только Сида над парадным входом мягко светилась — теплая Сида мастера Микаленича.

— По-моему, неплохо. Ты что же, домой пешком пойдешь?

— Я у тебя переночую.

— Ты что? С Пат поругался?

— Она… велела. И я сам. Келли…

— Ну, Келли… С ума посходили… А она там тоже будет… реветь…

— Никто не будет. Я уж — точно. Келли, мы же больше не увидимся, так?

— Ой, ерунда! — Келли запахнул куртку и решительно сошел с крыльца. — Адрес же я тебе дал? Надо будет — напишешь. Я и сам тебе первый напишу … И вообще, Марч, ну что ты? Мы же не дети. И не девицы. Ну, я решил уехать. Я почти двадцать лет не был дома. Матери под семьдесят, а я у нее, считай, один остался. Пошли. Ну, ты же не хочешь тут со мной ночевать, на крылечке?

Марч нервно рассмеялся и сбежал следом.

В дому было гулко, жутко, хотя все почти оставалось на своих местах — на удивление мало увозил Келли с собой из Хобарта, всего одну сумку через плечо. Все прочее — книги, картины, керамика, даже одежда — уходило защитникам животных. Даже простыни, которыми Келли застелил кушетку для Марча.

Но зря стелил, потому что и легли, но не спалось, и говорили всю ночь. Тихо, то о делах — как и что, и Марч вроде оживлялся. То Келли, чувствуя, что вот-вот начнет вспоминать то, чего не стоило, принимался говорить про Эрин, и Марч тогда выспрашивал, как живут там, и сокрушался, что вот у Пат прабабушки-прадедушки с Измурудного острова, но не выбраться. На другом краю земли, вздыхал он.

Да, отвечал Келли. На другом краю.

И про надпись рассказал, чтобы дружище Марч понял, какие знаки заговорили, как нельзя было устоять… Конечно, Марч понял бы и ту правду, что под знаками — ту, из стальных полос-лезвий. Но что было лишний раз резать по живому?

Когда уже стало светать, Келли, обессиленный этой странной ночью воистину дружеской любви, подумал ни с того ни с сего — не будь Марч просто другом, мужем красавицы и умницы Пат — тоже просто подруги, отцом — Господи, любил бы, как…

Нет, не как самого себя. Потому что себя…

Но любил бы так, что смог бы остаться.

О Господи, прошептал беззвучно, поворачиваясь на бок, чтобы хоть простынями согреть сердце, — что ж ты мне посылаешь-то… или ангелов, или чьих-то… или шлюх.

Потому что сам ты — старая ирландская шлюха, отвечал суровый Господь. Или больная совесть, которую не засластишь яблоками.

Нет, никак не хотели его отпускать. Притащились на причал — сонный Марч, грустная Патриция с зевающими от холода девочками, дядька Ник, с ним бледная, как сыворотка, Прис. Дэф и Тони пришли, слава Богу, Тераи не явился, и без того весь набор… Келли в сотый раз всех переобнял, почмокал в щеки и макушки, подхватил сумку. Он бы с радостью послал их всех к черту, потому что мечталось уйти совсем не так — а тихо, спокойно, как выходят из дома — и все… а тут будто на войну его провожают, всей семьей с родственниками… Сказал, чтобы не ждали, пока паром отойдет — раннее утро, сырость, девочки застынут. Пристроил в салоне сумку, вышел на другую палубу, поглядел на море.