Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

— Это еще для чего?

— Плясать.

Марч выпучил глаза. Келли сел в постели, нашарил тапочки, объяснил с самым серьезным видом:

— Так у нас полагается, не слыхал разве? На поминках пляшут, чтобы покойник знал — и без него проживут, и шел бы себе искать яблоневые острова, а к живым бы почем зря не шлялся. Понятно?

Помощник отвернулся к окну.

— Да уж. Тогда пришлось бы еще святой воды приписать — тебя, я думаю, никакими танцами от «Сиды» не отвадить.

— Я тоже так думал, — Келли возвысил голос, заплескалась вода. — Но сдается, вы по мне уже в каком-то смысле отплясали.

Повесил полотенце через плечо, подошел к Марчу — тот все глядел в окно на дальние холмы.

— Да и остров яблоневый, получается — вот он.

Я боюсь, что ли, подумал Келли, выходя из джипа. Его все еще бросало в пот, а о платке не позаботился — вытер лицо рукавом свитера, так из-под руки и взглянул.

Такая же!

Нет. Совсем другая. То же нежное лицо, темные длинные глаза, золотые волосы, платье синее, и так же сидит в зеленой траве — листик к листику, но та, прежняя, в сумерках сияла бы тонко, подсвеченная изнутри, а эта — мерцала бархатисто, плотно. Келли запрокинул голову, вглядываясь, и понял — мастер написал ее заново, как картину, на толстой пластине полупрозрачного стекла.

И она была — с яблоками!

Конечно, он заметил это сразу — такое не пропустишь, но сначала старался понять, как сделано — и все-таки про яблоки не разгадал. Одно под рукой, другое в подоле, у колен, у ступней босых ее ног, и еще — над головой, над плечами бело-золотыми. А неразгаданное — вот: волнами краски, что ли, проступали на пунцово-красных, пурпурно-черных боках — глаза и губы, глаза и губы… Тянулись к ней, касались ее, смотрели на нее.

Это правда, подумал Келли, так и есть. Я сам такой. Это моя Сида, сестра моя — но, черт возьми, как он-то догадался?

Оглянулся — Марч стоял за спиной, помалкивал.

— Ну, с Богом, — Келли взялся за медную ручку двери. — Свои двести Ланс заработал, а остальное, — посмотрел еще раз наверх, — не его забота. Телефон-то тебе мастер оставил? Нет? Пойду, из сукиного сына вытряхну.

Ничего не складывалось как надо. Все рассыпалось. Сида, жизнь, память…

Сида новая, замечательная — поди-ка, разбей! Болел, выжил — а мог бы и в холодную землю лечь, «калифорнийская красавица» оказалась жестока. Память? Она и раньше-то ласковой не была, не привыкать…

И все же Келли подъезжал к мосту через Гордон в неизбывной тоске. Думал, до чего раздражает Австралия — весна осенью, дождливая сонная зима — летом. Думал о том, что вот картину Одудо («Партеногенетика», шла за двадцать, отдали за восемьдесят) — перехватили бойкие мальчики из «Боуи Гэллери», деньги вот целы, а на что они — деньги? Еще один клуб учинить? И с этим забот хватает, долги выплатил — хорошо, а новый? Ну, был бы кто — тогда куда ни шло, подарить любимому человеку… ничего себе подарочек, так ведь все равно некому… Никого нет — и поморщился привычно. Нет-нет-нет.

И — что это?

Сто раз проезжал тут, сто раз — отчего же теперь, на этом «нет-нет-нет» резануло: в линиях моста — скрещения стальных полос, острых, сверкающих на солнце лезвийной заточкой… в ритм попало, что ли?

Клетка. Настоящая стальная клетка. Не выйти, не вырваться, только резать…

Впереди и сзади потихоньку, на второй, ползли автомобили — мост был старый, узкий, никто бы не позволил Келли остановиться, перевести дух, сморгнуть наваждение. Он продолжал двигаться, бездумно… и глаза, слепнущие от тоски, шарящие по пятнам плакатов и лозунгов над шоссе и около, поймали вдруг…

Teacht.

Возвращение.

Нет, это вопросительный знак! То есть — Teach. Дом.

Откуда здесь… Почему гэльский? Как такое может быть?

А, черт, это английский же… Do you teach with inspiration?

Учишь… как ты учишь… вдохновенно…

Глупости-то какие, что ты… учишь… возвращение… домой… Но дома нет, куда возвращаться, учить — чему? Кого? Вдохновенно?!

Teach.

Teacht…

Он пропустил поворот к порту… Остановился в каком-то тупике, сидел, зажмурясь, и видел одно:

Дом.

Путь назад.

Отделаться невозможно — языки смешались, путь домой… Эрин…

Так Келли стал собираться домой. Выждал время, поговорил с Марчем. Друг Эван изумился, возмутился — что тебе, плохо тут? Но Келли сказал, что дело не в том — плохо, нет ли…а вот «Сида», Марч, будет тогда твоя вся…

Марч подумал, посчитал — основательный! — и согласился.

Но в глубине души не очень верил — даже когда они с Келли бумаги подписывали на передачу… Келли и сам себе не очень верил, но получил первый взнос от Марча — и три дня спустя на столе уже лежали билеты.

Хобарт — Сидней — Пунта-Аренас — Сантьяго.

И дальше — до Дублина.

Устроили прощальную вечеринку — для тех, кого от сердца отрывал, уезжая.

И все думали — за столом скажет — я ненадолго, туда и обратно, или хотя бы объяснит, что за стих нашел? Но Келли виду не подавал, что понимает — от него признаний каких-то ждут, слов, ясности.

Жена Марча, Патриция, не вытерпела — утащила Келли в коридор — поговорить. Но напрямую спросить — не получалось, не тот Келли был сегодня.

— И кто теперь мне скажет: «Падригин, мо хара»?

— А что? Будешь скучать?

— Это было… забавно.

— Ты же научила Дуду. Вот он и будет.

— Дуду — глупая птица. А ты — мой друг. Наш друг.

Келли посмотрел в стакан, поболтал соломинкой.

— Ничего, Падригин, мо хара . Это пройдет.

— Господи, Келли, какой ты странный… Ну, хорошо. Пусть тебе надо ехать. Но почему так? Отдал Эвану клуб…

— Не отдал, а продал.

— Да Бог с ним. И дом продал…

— А дом я как раз отдал, — полез в карман, вытащил визитку, — ох ты… Общество защиты прав диких животных, м-да… это потому, что прислали такую девушку симпатичную…

— Келли, я просто поверить не могу. Вот мы сейчас… ну еще час, два, три — допьем, доедим, допляшем… а потом?

— Пат, ну что ты… Со зверолюбами я договорился, не бездомный, переночую, а утром рано — на паром.

— Вот именно! Келли, ты в самом деле не собираешься вернуться? Это же твой клуб!

— Не мой, а Эвана. Он справится, не волнуйся.

— Да знаю я, что справится, я не о том… Это же кусок твоей жизни, разве можно вот так?

— Вот именно, Пат, — он поставил стакан на подоконник, осторожно разогнул ее пальцы — чтоб не стискивала локти, будто от холода, отпустил ладонь. — Все правильно ты говоришь. Кусок. И еще кусок. И там. И тут… А жизни-то и нет.

— Значит, ты думаешь, она где-нибудь там тебя поджидает? Вся такая цельная и готовенькая? Как ребенок, ей-Богу!

— Да нет, Пат, не ребенок. Уже нет. Но и оставаться я тоже… не могу.

— Потому что это — чертова дыра на краю света?

— Глупости. Какая еще дыра — в наше время… Но есть люди, которых я должен увидеть снова… есть.