Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

Что теперь думают о них святые? Глядя на Париж с высоты соборных башен, наблюдая, как его жители сначала бежали от серо-зеленых мундиров, а потом ползком возвращались, склонив головы, сломленные духом?

А где же волшебники? Кроме де Голля, Клод не знал никого, кто мог бы разрушить это заклятье позора и трусости. Но де Голль был на другой стороне Ла-Манша. И в отличие от Клода ему не приходилось ступать по земле, пропитанной поражением.

– Прошу прощения.

Перед ним стоял молодой человек. Он был одет в кожаную мотоциклетную куртку и узкие брюки, на шее – шелковый шарф.

– Да?

– Вы месье Аузелло из «Ритца». – Это не был вопрос; незнакомец, казалось, пришел в восторг от собственной проницательности. Он хмыкнул, затянулся напоследок, бросил сигарету на землю и раздавил каблуком сапога.

– Кто вы такой? – Оглядевшись, Клод понял, что поблизости никого нет. Только молодая пара обнималась на соседнем мосту. Хоть это в Париже не менялось… Он испытывал необъяснимое смущение и возбуждение. Глядя на парочку, он подумал, что хоть в чем-то оставался французом. Эта мысль удивила его, но он не стал от нее отмахиваться.

– Меня зовут Мартин. – Мужчина повернулся спиной к Клоду, как будто рассматривал Нотр-Дам, следил за тенями, снующими около собора. От противоположного берега отчалила лодка; из кафе и ночных клубов доносились музыка и приглушенный смех. Было почти восемь часов; в девять начинался комендантский час.

– Я не желаю знать вашего имени, – ответил Клод, надеясь, что незнакомец сочтет его грубияном и уйдет. Сейчас не время заводить новых друзей, учитывая, что их могут забрать посреди ночи. Уже ходили слухи о том, что люди просто исчезают; рассказывали, что за закрытыми дверями слышались крики – крики, заглушаемые немецкими голосами.

– Жаль. – Мартин все еще не поворачивался к нему. – Потому что я собираюсь сказать вам то, что, как мне кажется, вы хотите услышать. Как мужчина мужчине, как француз французу. Клод привстал со скамейки, но при этих словах замер. – А еще я знаю, – продолжал Мартин так же небрежно, – что у вас есть жена. Американка.

Клод снова сел.

– Я неплохо разбираюсь в женах. – Мартин усмехнулся. – И в отличие от Ваших друзей не собираюсь притворяться мертвым, пока все это не закончится. Я вижу в вас самого себя – мужчину, ищущего приключений, романтики, женщин. Ведь так? Все это можно найти и в наши тревожные времена. Мне продолжать?

Какого ответа ждал от Клода этот незнакомец? Даже если бы он не упомянул Бланш, Клод бы остался. Ведь перед ним – наконец-то! – был француз.

Но Мартин знал о его жене-американке. Так что у Клода не было выбора. Он остался. И слушал.

Клод Аузелло слушал внимательно. Делал заметки. Строил планы.

Теперь он снова чувствовал себя мужчиной. Французским мужчиной.

Осень 1941 года

– Мадам!

Бланш поднимает глаза, сожалея, что из безоблачного романтичного прошлого перенеслась в туманный кошмар настоящего, и удивляясь тому, что все еще держит в руках шляпную коробку, которую забрала из квартиры. Она, похоже, заблудилась: свернула с авеню Монтень в какой-то переулок. Место кажется Бланш смутно знакомым. Все эти маленькие магазинчики: сырная лавка, винная лавка, кондитерская… Раньше она часто бывала здесь.

– Мадам!

В дверях шоколадной лавки стоит старик. Он крутит головой, высматривая что-то. Или кого-то. В руках у него коробка конфет, перевязанная красивой ленточкой.

– Мадам, это вам. Пожалуйста, зайдите. Это подарок.

– Что?

– Войдите – у меня для вас подарок!

– О чем вы? Я не понимаю.

– Подарок! В честь встречи!

Она знает, что не должна… Разве Клод не предупреждал ее? Разве она не слышала рассказов о простых парижанах, которые шныряли там, где им не место, а потом исчезали? Но она ничего не может с собой поделать, она хочет разобраться. Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает, Бланш следует за стариком в магазин. Там он протягивает ей коробку шоколадных конфет и взволнованно говорит:

– Мы так давно тебя не видели!

– Да, но… – Бланш понятия не имеет, почему он так рад ее видеть. По правде говоря, она редко покупала здесь шоколад; ближе к «Ритцу» есть места получше.

– Пойдем, пойдем! – Он хватает ее шляпную коробку и ковыляет – одна нога короче другой – в заднюю часть магазина, которая, кажется, пуста. Бланш идет следом. Она заинтригована. Какой странный человек!

– Сюда! – Он открывает дверь в кладовую без окон и вталкивает ее внутрь. – Смотри! – обвиняюще говорит старик.

За столом сидит молодой человек в одежде, которая ему явно велика: толстый рыбацкий свитер, твидовые брюки, широкие сапоги. Он бледен и худощав; рыжевато-русые волосы торчат в разные стороны. Он моргает, глядя на Бланш, удивленный ее появлением. Она тоже не ожидала его увидеть.

– Поговори с ним! – настаивает старик. Мужчина помоложе, представившийся двоюродным братом хозяина, энергично кивает. – Поговори с ним по-английски. Он не понимает по-французски.

– Он просто появился у моей двери, – говорит кузен, потирая лицо ладонью. – Я ни в чем не виноват!

– Здравствуйте! – обращается Бланш к юноше по-английски; он тут же заливается слезами. Старик и его двоюродный брат смотрят друг на друга с тревогой.

– О господи, простите меня! – Солдат, всхлипывая, вытирает глаза. – Просто, черт возьми, я так давно не слышал своего родного языка.

– Ты англичанин? Что случилось? Как ты сюда попал? – Бланш садится и берет у старика бокал красного вина, жалея, что не может выпить чего-нибудь покрепче.

– Меня сбили много месяцев назад; с тех пор я прячусь от фрицев и пытаюсь вернуться домой. Меня переправляют с места на место, как посылку. Вчера вечером я разминулся со своим связным и постучал в дверь этого парня, – он показывает на кузена, который угрюмо качает головой, сожалея о своем невезении. – Не думаю, что он этому рад.

– Не рад. – Бланш смотрит на двух других мужчин, нервных, возбужденных, готовых вскипеть, как масло на раскаленной сковороде.

– Ты поможешь? Заберешь его? – спрашивает кузен по-французски.

– Прямо сейчас? – в отчаянии добавляет старик.

– Что я могу сделать? – Бланш задает этот вопрос дважды, по-английски и по-французски, но никто не может ей ответить ни на одном, ни на другом языке. Поэтому она встает, делает несколько шагов к двери и останавливается, чтобы рассмотреть летчика. Еще совсем мальчишка; хотя он не брился уже несколько дней, на его худых щеках почти нет щетины, и это придает им детскую мягкость. Такой молодой.

Он мог бы быть ее сыном.

– Хорошо, – говорит она, беря инициативу в свои руки. Как только Бланш принимает решение, она чувствует прилив энергии и эмоциональный подъем, хоть и не сомневается, что впереди ее поджидают опасности.