Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

Когда Бланш произносит это, ее переполняет неизъяснимое спокойствие. Она никогда не испытывала ничего подобного; если бы она была другим человеком, то предположила бы, что ее направляет дух предков. Или, может быть, дух Лили.

– Так… Нам пора выдвигаться.

Грипп прав. Не стоит выходить на улицу, когда садится солнце. Бланш берет за руку своего юного подопечного, кивает Гриппу и напоминает ему:

– Если я не вернусь в «Ритц» до полуночи, скажи Клоду. – Она машет на прощание двум французам, которые прижимаются друг к другу и плачут от облегчения, видя, что их тяжелую ношу так быстро забирают.

Уже на пороге она кое-что вспоминает.

– Я возьму ее! – Вернувшись в кладовую, Бланш берет коробку шоколадных конфет, которыми старик заманил ее сюда давным-давно (на самом деле с тех пор, как она покинула квартиру, прошло всего сорок пять минут).

– В конце концов, ты мне их подарил. Я вернусь за шляпной коробкой.

Сунув конфеты в сумочку, она выводит молодого летчика за дверь. Увидев солнечный свет, он щурится, глаза начинают слезиться. Наверное, все эти месяцы он жил в темноте. Американка Бланш гуляет по оккупированному немцами Парижу с британским летчиком, и их обоих могут расстрелять без суда и следствия… Но солнце светит; деревья с красными и золотыми прядями так прекрасны. Листья хрустят под ногами, на углах продают теплые каштаны, в садах играют дети. «Сегодня такой чудесный день!» – чуть не говорит она по-английски, но, слава богу, вовремя прикусывает язык. Бланш чувствует вкус крови во рту; это напоминает ей, что плоть слаба: кости можно сломать, вены перерезать. Прах к праху. Тлен к тлену.

И все же они идут. Ее ноги крепче, чем нервы; кажется, они точно знают, куда ее вести. На Елисейских Полях пара спускается в метро; Бланш выбирает вагон, в котором мало немецких солдат, подталкивает молодого человека к сиденью, а сама встает рядом. Принимает решение и откашливается, прежде чем заговорить.

– Здесь всегда так людно? Совсем не как дома! – С растерянной, но (она надеется!) очаровательной улыбкой Бланш обращается к немецкому солдату с пистолетом в кобуре, который держится за поручень рядом с ней. Он ухмыляется; молодой британец выглядит напряженным.

– Да, всегда. А еще тут грязно, – отвечает нацист.

Бланш протягивает ему коробку конфет. Он с улыбкой берет одну шоколадку, а потом поворачивается к своему спутнику, и они начинают обсуждать, как ужасно работает почтовая служба. Молодой летчик расслабляется. Бланш не решается продолжить разговор с немцами; внезапно ее начинает бить дрожь. Но она думает – она отчаянно надеется! – что пары реплик было достаточно.

Женщина и ее подопечный выходят на станции «Бастилия». Крепко держа молодого человека за руку, Бланш заставляет его замедлить шаг, хотя ему явно хочется побежать. Она читает это на его лице – панику, желание спрятаться; она чувствует это по тому, как напряжены его мускулы.

Она и сама испытывает похожие эмоции. В ней столько адреналина, что она могла бы обогнать пантеру. Она промокла насквозь, блузка снова прилипла к груди. Но она держится за летчика, и оба медленно, но верно движутся вперед. Иногда Бланш громко по-немецки велит ему отдохнуть; он понимает, потому что каждый раз она кивает на скамейку. Так они пробираются по тихим улочкам к Аустерлицкому мосту, одному из самых уродливых мостов Парижа. Даже Клоду при виде него не удавалось изобразить восторг. Вместо очаровательных, украшенных цветами плавучих домиков, которые пришвартованы ближе к центру города, здесь стоят промышленные суда. Бланш внимательно осматривает их, пока наконец не замечает небольшую баржу с птичьей клеткой, прикрепленной к флагштоку. В клетке сидят две птицы со сломанными крыльями; крылья перевязаны, они безжизненно висят вдоль птичьих тел.

– Покалеченные птицы, – шепчет Бланш по-английски.

Зрачки летчика расширяются; он смотрит туда же, куда и она.

– Там. Видишь?

Он кивает.

– Ты должен пойти туда сам. Женщины не сопровождают простых матросов на баржу. А ты выглядишь именно так. Мы не должны рисковать. Сейчас, когда ты почти свободен.

– Я не знаю… не знаю, что сказать. – Он начинает заикаться. В глазах Бланш стоят слезы, ее переполняет нежность. Она качает головой; не должен он видеть ее такой. Она ему не мать. Он ей не сын.

Она отталкивает его и смотрит, как, засунув руки в карманы, опустив голову, он медленно идет через мост, потом шаркает по ступеням, ведущим к берегу реки, и наконец поднимается на баржу и исчезает из вида. Вдруг Бланш понимает, что не знает его имени; так и не спросила. Ей так отчаянно нужно это знать, что она чуть не кидается вдогонку. Она жаждет связи – чего-то более реального, чем воспоминания об этом невероятном приключении. Чего-то, что соединит ее с человеком, которому она помогла. Помогла по-настоящему: не прошла мимо, не стояла, издалека наблюдая за чужой бедой, не просто дала денег. Если бы она знала его имя, то могла бы записать его и в один прекрасный день – боже милостивый, неужели в один прекрасный день все это закончится? – найти этого юношу. Может быть, после войны он вернется в Париж, чтобы найти ее? Но нет, он тоже не знает ее имени.

Бланш понимает, что им лучше ничего не знать друг о друге. Так будет лучше для них обоих, если… если случится то, о чем ей страшно подумать. Поэтому Бланш отворачивается, смахивая слезы, и идет обратно к «Ритцу». Прогулка обещает быть долгой, но сейчас ей это нужно.

Она должна вынырнуть на поверхность. Быть среди живых, среди преследуемых, среди действующих. Потому что после долгих месяцев – даже после долгих лет, после почти двух десятилетий замужества – она наконец чувствует, что заняла среди них свое законное место.

– Клод, я… – Она врывается в их номер сразу после возвращения в «Ритц», успев лишь широко улыбнуться Фрэнку Мейеру, который стоит за стойкой бара и с облегчением улыбается в ответ. – Клод! Хло! Ты не поверишь, что я только что сделала!

– Где ты пропадала? – Муж бросает на нее сердитый взгляд, потом смотрит на карманные часы, такие же старомодные, как он сам. – Уже поздно, тебя не было несколько часов. Где ты была, эгоистичный ребенок? Неужели ты не подумала обо мне, о том, как я буду волноваться? Но нет, ты всегда думаешь только о себе!

Ее муж. Ее спаситель. Его лицо искажено гневом. Он не видит ее – решительную Бланш, отважную Бланш. Бланш, которой срочно нужно выпить чего-нибудь крепкого. Нет, он видит только свою жену, которая сейчас доставляет столько хлопот, столько хлопот! В конце концов, ему нужно управлять гостиницей, полной нацистов, которым он должен кланяться и угождать. У него нет времени на ее выходки и придирки, на Бланш – сплошное разочарование. Разве он не повторяет ей это снова и снова?