Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

Бланш, как ребенок, послушно кивает; она дорожит этими знаками внимания, хотя просьбы Клода порой идут вразрез с ее желаниями. В ее отношениях с мужем появилась удивительная нежность; они чувствуют это, но не обсуждают. Военные годы так измучили обоих. И все же супружеская пара средних лет теперь напоминает новобрачных. Как будто у старого искореженного дерева выросла свежая молодая ветка. Иногда Бланш, как юная невеста, робеет в присутствии Клода.

Каждый день он посылает ей цветы. Но только не фиалки. Она надеется получить их от другого человека. Надеется, увы, напрасно.

Элиза все еще с ними. Она суетится, придумывая для Бланш вкусные и питательные блюда. Хотя суп – единственное, что она может проглотить без проблем.

– Я искал, Бланш, – говорит Клод однажды вечером, когда они тихо сидят в своей квартире; теперь они проводят здесь больше времени. Дело в том, что Бланш кричит во сне. И она не хочет, чтобы гости «Ритца» слышали это. – Во Френе, конечно, не осталось никаких архивов. Нацисты все сожгли, как ты и говорила. Мартин тоже исчез – я тебе о нем рассказывал. Я расспросил всех знакомых, кто был хоть как-то связан с Сопротивлением. Но никто не знает, что с ней стало.

– Думаю, она погибла. – Бланш впервые произносит это вслух. – Думаю, ее убили из-за меня.

Она еще не оплакала Лили. После своего возвращения Бланш перестала испытывать какие-либо эмоции. Ни вид влюбленных, прижавшихся друг к другу в уличном кафе; ни новорожденные котята, которых она обнаружила на чердаке соседа; ни даже звуки аккордеона на берегу Сены не вызвали отклика в ее усталой душе.

Клод берет ее за руку. Но даже это не приносит ей радости.

Бланш сидит в душераздирающе пустой синагоге в Марэ. Она закрывает глаза и пытается вспомнить песнопения, которые слышала в юности. Родители Бланш – евреи немецкого происхождения – не были ортодоксами. В синагоге женщины сидели рядом с мужчинами, английский смешивался с ивритом. Но есть вещи, которые объединяют реформаторов и ортодоксов: Тора, молитвы. Водоворот мистической древности и вечное ожидание, почти осязаемое страдание. Зажмурившись, Бланш отчаянно пытается вернуть свое прошлое. Прошлое, которое она так тщательно вымарала, что даже нацисты не поверили, что она еврейка.

Бланш страстно жаждет ощутить связь с предками; она надеется, что это поможет ей навсегда соединиться с теми, кого забрали, кто исчез, кто может никогда не вернуться.

Но ничего не происходит. Она сидит почти час, испытывая только мучительную неловкость. Потом Бланш выходит из синагоги и идет к Сене. Она видит детей, катающихся на карусели; они так малы, что, наверное, не помнят ужасов войны… На одной из детских курточек она замечает темное пятно. Бланш узнает очертания – там была желтая звезда; видимо, ее спороли совсем недавно.

Она садится на скамейку и плачет.

А вечером Бланш наконец-то оплакивает Лили.

– Я убила ее… Я это знаю. – Слезы медленно катятся по ее щекам и капают в сливочный суп Элизы, к которому Бланш так и не притронулась.

– Нет… Я думаю… Ты зря винишь себя, Бланш. Лили убивала немцев. Она сделала свой выбор и знала, что расплатой, скорее всего, станет смерть.

– Но если бы я не устроила ту жуткую сцену в «Максиме», она могла бы спастись!

– Ты не должна всю оставшуюся жизнь страдать из-за этого, любовь моя. Может, тебе лучше уехать из «Ритца»? – Мгновение он выглядит неуверенным, потом решительно кивает. – Да, мы покинем «Ритц»! Мы переедем на ферму, как мечтали когда-то! Там я смогу все время заботиться о тебе. И, надеюсь, ты рано или поздно забудешь… Может, ты хочешь поехать в Америку? Чтобы быть вместе с семьей. Я, конечно, смогу найти там работу.

– Нет! – Бланш роняет ложку, разбрызгивая суп на скатерть. – Нет! Я больше не американка. Я не могу быть американкой… после Френа. Мое место здесь; у меня и у Франции теперь одни и те же шрамы. Неужели ты не понимаешь? Я не могу вернуться.

– Но…

– Клод… – Бланш вздыхает. Она не хочет говорить этого, боясь услышать его ответ. – Что, если она ищет меня?

– О, Бланш…

– Неужели ты не понимаешь? Она будет искать меня именно в «Ритце», если… когда… вернется.

Во взгляде ее мужа такая мука. И он оплакивает вовсе не Лили. В этих полных боли глазах Бланш видит свое отражение – сломленная, обезумевшая жертва.

Но она не хочет, чтобы ее видели такой; ни она, ни Лили не заслужили, чтобы их запомнили такими. И вот, вытерев первые и последние слезы по подруге, Бланш рассказывает мужу о своем плане.

Днем она подошла к малышам на карусели, чтобы рассмотреть девочку в куртке со следами от желтой звезды. Две монахини присматривали за группой еврейских детей, бледных от того, что долгие годы их прятали в подвалах и чуланах, куда не проникал солнечный свет. Их черты показались Бланш знакомыми – ребята так похожи на детей, которых она видела на фотографиях в доме родителей.

– Сестра… – обратилась она к одной из монахинь.

– Да?

– Кто… кто они? – Бланш улыбнулась крошечной девочке, которая засунула палец в рот и внимательно смотрела на незнакомку, пока та не выпалила: «У тебя милое платьице!»

Все рассмеялись, но потом монахиня взяла Бланш под руку и отвела ее в сторону.

– Скорее всего, сироты. Когда их родителей арестовали, малышей отправили в деревню. Добрые люди, католики, прятали их там. Заботились о них, как о собственных детях. Даже водили в церковь, чтобы их можно было выдать за католиков, если нацисты устроят облаву.

– Они вернутся к своим семьям? – Прежде чем монахиня успела что-то сказать, Бланш знала ответ.

– Им некуда возвращаться. Их родители, старшие братья и сестры… все погибли.

– Но ведь у них наверняка есть родственники в Америке. Или в других странах. Тетушки или дядюшки, которые сбежали, спаслись.

– О, мы бы очень хотели, чтобы эти дети обрели дом. Они теперь католики, благослови их Господь! Крестились все до единого! Конечно, мы можем поместить их в католические приюты. Они так молоды, что никогда не вспомнят, что они… Никогда не вспомнят своего прошлого.

Сестра лучезарно улыбнулась своим подопечным; у всех них желтоватая кожа, темные волосы и выражение глубокой печали и безграничного терпения в глазах.

Как распознать еврея?

Бланш Рубинштейн слишком хорошо это знает.

– Сестра, вы бы удивились, узнав, как много они запомнят. Поверьте мне. Это не так легко забыть. – Бланш сунула руку в сумочку и протянула монахине деньги. – Ради бога, сестра, купите им хотя бы новые пальто. Без следов от звезд…

– Клод, – говорит она сейчас, взволнованная и, впервые за долгое время, почти счастливая. – Клод, у меня есть идея. Я могла бы искупить то, что сделала. Я хочу помогать еврейским сиротам – искать для них еврейских приемных родителей. Многие из этих детей воспитываются как католики, так что они никогда не узнают, кто они такие. Я бы хотела изменить это…