Станислав Смагин - Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе

Еще штришок. У моей бабушки в деревне в книжном шкафу лежал альбом «Гуцульские картинки». В детстве изображенные там персонажи меня дико пугали, вплоть до того, что я пытался замалевать их карандашом и спрятать альбом в самый дальний угол. Уже во взрослом возрасте нашел альбом в Интернете, желая посмеяться над детскими страхами. Куда там! Ощущения остались примерно схожими, это уже, конечно, не боязнь, но по-прежнему отчетливое отторжение. Долго и сложно описывать это в терминах художественного восприятия, самое явное это глаза как у вампиров или оборотней, но и других элементов хватает.

Учитывая широкоизвестные особенности поведения «храбрых воинов» УПА в годы войны (затянувшейся для них аж до середины 50-х), появляется устойчивое подозрение, что все эти «сжигания ваты» и «укорачивания самки колорада» суть явления не посткультурные (культура была, но сплыла), а до-культурные.

У Шукшина есть рассказ «Штрихи к портрету» —о провинциальном телемастере Николае Князеве, пишущем монументальный трактат об устройстве государства. Князев пытается объяснить свои идеи окружающим, получая в ответ полное непонимание, издевки и скандалы. Я как-то всегда считал этого героя типичным шукшинским чудиком, персонажем глубоко сатирическим, но теперь понимаю, сколько трагизма Василий Макарович, сам человек глубоко трагического характера и такой же судьбы, вложил под внешнюю потешную оболочку. Один из собеседников Князева на вопрос о смысле жизни гражданина с большим трудом выдавливает из себя: «Чтобы работать, быть честным, защищать Родину, когда потребуется». Так вот, любой человек, поднимающийся чуть выше этой формулы в своем понимании общества, государства, цивилизации, — опасный смутьян и изгой, всем кажущийся психом. Не суть важно при этом, телемастер ты или профессор, профессору полагается иметь тот же уровень мышления, что и телемастеру, только более наукообразный и лексически разукрашенный.

Можно сказать, что Василий Макарович раскрыл проблему уровня политической культуры среднего человека в любой стране и в любое время, особенно в эпоху массового общества, и агрессивного неприятия этим средним человеком всего непонятного. Но, с другой стороны, он в золотые застойные годы, когда еще официально ставилась и реализовывалась стратегия массового воспитания интеллектуалов, гениально прозрел то, с чем его/наша Отчизна столкнулась через тридцать — пятьдесят лет. Лицо заливается краской стыда, когда смотришь, как мужественный, рыцарственный, грандиозный Грэм Филлипс, наш Гриша, спрашивает обывателей на улицах Ростова (прифронтового города!) о происходящем на донбасской земле. Ответы «так затянулось, что это уже никого не волнует., это никого не волнует…», «там тихо и спокойно…», «им лучше в Украине будет…», «мало что я про это знаю…», «а мы в Ростове живем и катаемся на скейте…» разрывают уши больнее и сильнее, чем грохот снарядов. Но ведь это продолжение и развитие кредо шукшинского обывателя, только уже без защиты Родины — сложно представить, что Родину даже в малоестественных пределах РФ, с отсеченной от нее Новороссией и другими русскими землями, нынешние обыватели будут защищать со сколь-нибудь приемлемым рвением.

Как-то я вывел формулу, что современный русский «либерал»(беру слово в кавычки, дабы не смешивать благую идею о необходимости вольностей и свобод с прячущимися ныне за ее вывеской омерзительными персонажами) это как сломанные часы — вроде как безусловные часы по своей сути, но сломались, не идут, поэтому, строго говоря, полноценными часами считаться вряд ли могут. Боюсь, что это сейчас можно сказать и о «россиянах». «Россиянин» — это такой слегка сломанный русский, причем сломанный не только объективными историческими обстоятельствами, но и намеренной злой волей. Поэтому читателя не должно удивлять, что я в этой книге одновременно восхищаюсь своим народом и яростно его критикую. Здоровый патриотизм подразумевает сочетание критики и восхищения, это само собой разумеется. Но дело еще в том, что восхищаюсь я в первую очередь русскими, и РФ, и Донбасса, а критикую «россиян». Нет, я ни в коем случае не отношусь к ним с брезгливостью и околорасистским презрением. Да, это чуть поломанные русские, но История своим неумолимым ходом должна их отремонтировать. Иначе мы все погибнем в одной лодке — и русские, и «россияне».

Еще немного о «россиянстве». Российские «либералы», ставшие с декабря 2013 года такими же ярыми яукраинцами, как раньше были ягрузинами, яичкерийцами и ягеями, очень любят нравоучительно заметить, что в Украине после Майдана и на фундаменте его ценностей родилась полноценная украинская гражданская нация, которую сиволапые ватники в силу своей генетической неполноценности построить не могут. Отсутствие у слова «украинский» той лингвистической игры в двусмыслицу, что существует у пары «русский-российской», дает возможность заретушировать бесспорный факт: украинцы строят как раз модель нации, которую в России либералы и их сводные братья чиновники боятся как огня.

Ведь их «политические украинцы» — это именно украинцы, а не «украиняне». Грубо говоря, есть те, кого можно с той или иной долей условностей обозначить как этнических украинцев — уроженцы Центральной Украины, вроде Кучмы, плюс западен-цы вроде Тягнибока и Фарион. Есть обладатели разномастного букета кровей либо совсем откровенные неукраинцы по крови и биографии, вроде Климкина, Елисеева и Авакова, отринувшие свою этническую идентичность ради гордого звания «украинец». Наконец, есть персонажи вроде Коломойского и Джемилева, которые полностью свою этническую идентичность отринуть не могут, ибо из неё, собственно, вытекает их общественно-политический статус и польза для украинского проекта; они становятся эдакими «почетными украинцами». Афганец, еврей или армянин, ставший украинцем, пуще коренных бегают в вышиванке, кланяются портрету Бандеры и читают наизусть Шевченко с Лесей Украинкой. Для третьей категории допустимо украинянство а-ля «я еврей/татарин и при этом украинец», но при этом вышиванка все равно необходима.

Понятно, что украинство нам глубоко отвратительно и по определению враждебно, его чисто на эмоциональном уровне сложно хоть в каком-то аспекте рассматривать как пример. Однако нельзя не признать, что у украинцев строительство гражданской нации на основе строго определенного этнокультурного ядра худо-бедно получается. Получается в прямом смысле с большой кровью, через варварство и разные формы геноцида, через игнорирование факта чрезвычайной гетерогенности Украины и не такого уж большого количества украинцев «стержневого» образца. И все-таки строительство украинской нации, к нашему несчастью, идет — на русской крови, русских костях и сожжении всего русского в прямом и переносном смысле.